Он помрачнел и яростно запыхтел трубкой.

 — Далеко? — спросил Груздев.

 — Верст десять, в Вильдпарк-Вердер. Берлинцы его еще своим фруктовым садом называют.

   Добирались трамваем. В густых сумерках вышли на остановке и, смешавшись с толпой, прошмыгнули мимо полицейского в дождевой накидке. Сергей расстегнул нижние пуговицы плаща, поудобней передвинул кобуру с пистолетом. Магдарьевич покосился, но промолчал. Когда оторвались от немцев, посоветовал:

 — Стрелять не спеши, за револьвер без нужды не хватайся. Тот тоже мастак, за двадцать шагов туза пробивает...

   После Костромы Сергей не встречал неразрушенных населенных пунктов и потому дивился отсутствию воронок, сохранившимся домам, непокореженным деревьям. Пахло навозом и парной землей, под мелким дождем стелился горьковатый дым из печных труб, густо и продолжительно мычала корова, взахлеб заливалась собака.

   В глубине сада одноэтажный дом из серого камня, вокруг усадьбы невысокая металлическая ограда, у ворот пустая собачья будка. Сергей пропустил Бахова вперед и втайне от него расстегнул кобуру, а канадский нож спрятал в рукаве, ручкой к ладони. Лезвие придерживалось обшлагом рубашки.

   Прошли по песчаной дорожке, поднялись на крылечко. Полковник перекрестился, дважды сильно стукнул молоточком,   в третий раз — пожиже. Дверь распахнулась, словно хозяин ожидал гостей в сенях.

 — Битте! - тенью появился в глубоком проеме мужчина.

   Из прихожей он ввел их в небольшую комнату с массивной конторкой, разукрашенной медными инкрустациями. Тут же три стула, телефон на стене.

 — Пожалуйста, садитесь?

   Не снимая капюшона с головы, Александр Магдарьевич уселся у конторки на скрипучий стул. Сергей устроился у покрытой изразцами печки и положил на ее теплый бок озябшие руки. Исподлобья присмотрелся к суетливому немцу. Косая чёлка на лбу, под остреньким носиком усики соплей, бегающие маленькие глазки. Хозяин не понравился, Груздев сразу сердцем заскучал.

   Полковник перебросил Сергею толстую сигару. Тот еле поймал ее левой рукой. Повертел, не зная, с какого края к ней подступиться, но увидел, как Бахов и немец обрезали свои машинкой, откусил зубами кончик и закурил. От первой затяжки чуть не задохнулся, в горло будто колючки шиповника впились. Сдерживаясь, прокашлялся, проморгался, не спуская глаз с тех двоих.

   По тону разговора понял: идет мирная беседа. Немец спросил, Бахов ответил, а тот в Сережку взглядом зыркнул. Хозяин скороговоркой, что-то доказывал, полковник возражал! В конце концов они договорились. Гравер поднялся,  зашел за конторку, загремел ключами. Подал Бахову документы.  Тот внимательно прочитал,  рассмотрел,  поднес к самым глазам.  Успокоился, бережно положил в карман, а из внутреннего вытащил потрепанное портмоне. Достав пачечку зеленоватых долларов, послюнил концы пальцев и тщательно  пересчитал.  Немец, не проверяя, положил деньги на конторку.

   Сергей угрелся у печки и не уловил молниеносного движения руки гравера. Он остолбенел, увидев направленный пистолет.

 — Хенде хох!

   Эту команду парень хорошо знал, сам ею пользовался на фронте при встрече с вооруженными гитлеровцами и потому неохотно, под наведенным дулом, понукаемый нетерпеливыми окриками: «Шнель! Шнель!» — поднял руки. У Бахова подрагивали вздернутые кверху пальцы, он пытался усовестить давнего знакомца, но тот ликующе оборвал полковника:

 — Не разговаривать! Ах, ты, недочеловек...

   И бросил короткую фразу, в которой парень уловил знакомые слова: «Гехайместаатсполицай». Он угрожает им гестапо! Медленно, отступая, лицом к своим жертвам, гравер допятился до телефона и, не опуская пистолет, левой рукой снял трубку. В тот момент, когда он щекой прижимал ее к плечу, а ствол револьвера несколько отклонился в сторону, Сергей сильным броском метнул канадский нож. Лезвие глубоко вошло в грудь немца. Обрывая телефонный шнур, он грузно повалился на пол, а Груздев тут же кинулся к нему и выхватил пистолет. Немец еще корчился, а парень вырвал из его тела нож и вытер о пиджак гравера. Бахов, оцепенело застывший, медленно опустил руки и вытер мокрый лоб.

 — Однако скор ты на расправу! — осипшим   голосом промолвил полковник. — А не поторопился?

 — Прочикались, попали бы в гестапо... Куда фрица спрячем?

   Они молча сидели за столом. | Александр Магдарьевич задумчиво тянул трубку, Сергей одну за другой смолил сигареты, а Костя перебирал документы, приглядываясь к печатям, вчитываясь в слова, вытисненные на плотной глянцевой бумаге.

 — Документы чистые, — успокоил его Бахов, — да и звание у вас нынче офицерское — унтерштурмфюреры. Не забудьте кубики в петлицы вдеть, да и погоны в соответствие привести... Ну и подлый Иуда Искариотский! Не лез, мерзавец, в политику, жил спокойно. Полез — в покойники угодил. А гравер превосходный. Он с Вилли Шмидтом вожжался, медвежатником мирового класса. Тот банки грабил, пока в сорок втором году гестапо его из Швейцарии не выкрало. С неуловимым Вилли и гравер в Моабит угодил. Он своего друга-приятеля документами снабжал. Где Вилли — не знаю, а этого выпустили...

 — По варначьей душе и глаз темный, — оборвал его Груздев. — А не наследили мы у жигана, дядя Саша?

 — Эх, Сергей, Сергей Михайлович, — покачал головой: полковник. — Решителен, находчив и скоропалителен… Могли нас люди видеть. Как обнаружат труп, пойдут поиски. Хоть бумаги мы сожгли, и то слава богу!

 — Хату предлагал спалить, да вы заартачились.

 — Нельзя, — твердо возразил хозяин, — попали бы в облаву. А так дня два-три, в безопасности. Не искушайте судьбу, уходите утречком. Поедете в Рур, а оттуда в Голландию или Бельгию, смотря по фронтовой обстановке. Как вас там, унтерштурмфюреры...

 — Герард и Ян ван ден Целен, — с запинкой прочитал Лисовский.

 — Ты покрепче запомни, Костя, — попросил Сергей. — На меня не надейся, я в жизнь не выговорю.

 — Запомню... А почему бы вам с нами в Рур не махнуть, Александр Магдарьевич? Оттуда в Голландию. Если гестапо пойдет по следу, вам несдобровать.

 — Стар я, да и жить устал. Мне только глянуть, как немцы в поясном поклоне перед русским солдатом согнутся, тогда и умру спокойно. Сколько они плевков в мою душу всадили — не счесть! — с ненавистью выдохнул Бахов. — Оставьте пистолетишко, гранатку...

 — Зачем ненужный риск, — настаивал Костя.

 — Я тридцать лет одним риском живу, а цел. Даст бог, и нынешняя напасть рассеется... А не минует, что ж, и получше меня давно в поминальниках значатся. Зинаида Гиппиус писала... Вы ее не знаете... Нет, стары мы духом, и слабы мы телом, и людям не можем ни словом, ни делом помочь разорвать их проклятую сеть... А с пистолетом я покажу немцам, как дерутся и умирают русские офицеры!..

 — Кончен разговор! — вмешался Сергей. — Я на стороне дяди Саши.

 — Деньги вам нужны? Не стесняйтесь, они даровые...

 — Упаси меня бог от этих денег! — поспешно отмахнулся Бахов трубкой и вывалил из нее дымящийся табак. — Деньги эти густо замешаны на человеческой крови. Давно я знаю Пауля Бломерта! Вы их очистите, расходуя на правое дело... Извините, молодые люди, снова заговорил вас и про ужин забыл.

   Костя поднялся и заходил по комнате, отмахиваясь от клубов табачного дыма. Да, обстановка осложнилась. Сережка одним махом разрубил гордиев узел, но удачно ли? Впрочем, у него другого выхода и не оставалось. Замели бы в гестапо, тогда поздно решать, что правильно, а где неверный шаг сделан. От мыслей пухла голова, а разумного в нее ничего не приходило. Нагнулся к «телефункену», включил и, пока нагревались лампы, сообщил другу:

 — Без вас я слушал Москву. Наши в октябре взяли Ужгород и завершили освобождение Украины, выкинули немцев из Прибалтики и высадились в Норвегии.

 — Фартово! — обрадовался Сергей и тут же с досадой раздавил окурок в блюдечке.   — Наши города занимают, а мы, как цветки, в проруби болтаемся...

 — ...в течение четвертого ноября в Восточной Пруссии, севернее и южнее города Гольдап, наши