трактовать один всем известный литературный шедевр как повесть о разведчике.
117 и 121
С давних пор существовали учения о таинственных связях различных явлений с числами. У пифагорейцев была даже своеобразная “магия чисел”. Поэтому я не мог не вспомнить про их тайное учение, когда, будучи преподавателем математики в ПТУ, выписал на доске результат своих вычислений - число 117. Что, как и следовало ожидать, вызвало дружный смех учеников. Порадовавшись смышлености пэтэушников, сразу вспомнивших ст. 117 тогдашнего УК (изнасилование), я мысленно их поблагодарил - они мне наглядно показали, что числа сами по себе могут вызывать у человека эмоциональный отклик.
Но в таком случае писатель может эмоционально воздействовать на читателя, вставляя в текст разные числительные. И я решил поискать такое применение чисел у разных писателей. Понятно, что я начал с самого простого - числа 11. Поскольку совершенно естественно возвести его в квадрат и убедиться, что 11 х 11 = 121 - явный намек на ст. 121 УК РСФСР (мужеложство).
И тогда, если не ограничиваться догматически числом 11, а учитывать также числа, ему кратные, то можно вспомнить и про сугубо мужской коллектив из 33 богатырей, и про 44 веселых чижа, живших, кстати, в квартире 44… Но особенное впечатление произвело на меня такое высказывание Д.С. Лихачева, процитированное в уже упомянутой книге о романе “Преступление и наказание”: “имеют значение… числа “семь” и “одиннадцать”, как бы “преследующие” Раскольникова”12 . Будучи взятым вне контекста, это мнение вызывает ряд вопросов. Почему имеет значение? Для кого имеет значение? Для ученых-литературоведов? Для преподавателей литературы? Для школьников, которые “проходят” “Преступление и наказание”? Для “обыкновенных” читателей? Мои пэтэушники, например, смогли бы из чисел 7 и 11 получить те же 117, что, несомненно, их бы развеселило и обрадовало, как радует человека любое интеллектуальное достижение.
Заинтригованный, я углубился в книгу, из предисловия к которой было взято “нумерологическое” высказывание Д.С. Лихачева. И обрадовался, найдя нечто, созвучное ходу моих размышлений: “Вероятно, Достоевский был знаком также и с учением пифагорейцев, … приписывавших различным числам тайные значения”13 . Ведь я тоже назвал своих пэтэушников пифагорейцами. Но, с моей точки зрения, наиболее интересны в этой книге рассуждения о тайном значении числа 11. Эти рассуждения отличны от моих, но мы живем в эпоху плюрализма, когда можно использовать в качестве аргумента в научном споре и учение пифагорейцев, и УК РСФСР. Но в любом случае мы убедились, что заинтересовавшее меня число привлекло внимание многих исследователей.
Мне могут возразить, что писатели не могут ориентироваться на кодекс, принятый после их смерти. Отвечу на это так же, как отвечают на подобные возражения сторонники многих телеологических учений. Писатель не мог знать номера статей, но он мог интуитивно следовать логике Высшего Разума, которой не могли не следовать и юристы, составлявшие кодекс. Еще раз вспомним предположение о знакомстве Ф.М. Достоевского с учением пифагорейцев. Задумаемся, как мог писатель, даже зная тайные значения чисел, передавать с их помощью какие-либо сообщения читателям, заведомо этих значений не знающим. Здесь тоже без Высшего Разума не обойтись.
Обратим внимание также на номера заинтересовавших нас статей УК: 117 - две вирильные поджарые единицы встали перед растерянной, отпрянувшей назад семеркой, 121 - две такие же единицы объединяются с полной женственной двойкой в устойчивую симметричную самодостаточную группу. Такие бросающиеся в глаза, запоминающиеся образы не могли же возникнуть случайно!
Но не будем зацикливаться на интересных, но своеобразных статьях 117 и 121. По-моему, еще более интересно то, что события 1917 года у многих писателей ассоциировались с числом 12 - “Двенадцать” А. Блока, “Двенадцать ножей в спину революции” А. Аверченко… Здесь тоже можно возвести 12 в квадрат и убедиться, что речь идет о ст. 144 УК РСФСР (“кража”). С этой статьей вполне можно ассоциировать и “Двенадцать стульев” И. Ильфа и Е. Петрова. Но особый интерес для нумеролога должен вызывать “Торжественный комплект”, составленный О. Бендером, где отражены основные черты массовой литературы 20-х годов. В нем числительное “девятый” употребляется 5 раз, “двенадцатый” - 4, “второй” - 2, “первый” и “тринадцатый” - по одному разу. Многократное употребление 12-ти укладывается в отмеченную выше схему, 1 и 2, объединившись, дают те же 12. Но чаще всего употребляется 9, а 13 выделено жирным шрифтом. Так что в “комплекте” особо выделены числа 9 и 13. И действительно, если их перемножить, то вновь получим 117! Фрейдистам есть над чем задуматься! Продолжать можно бесконечно!
Теперь об этом можно рассказать
Сказ о Левше - современная трактовка
Восхитительный “сказ” Н.С. Лескова о тульском Левше вызвал неоднозначные толкования сразу после выхода в свет. Дискуссия была бурной, интерпретации были самые разные, вплоть до взаимно противоположных. Это наводит на мысль, что автор “сказа” по каким-то причинам что-то не договаривает. Более того, в самой истории о подкованной блохе не все гладко, поскольку выглядит она как-то странно. Сделанные в Туле подковки и гвоздики не могли привести англичан в изумление, поскольку созданные ими механизмы, заставлявшие блоху танцевать, требовали значительно более тонкой работы. Более того, создается впечатление, что никто приводить англичан в изумление особо и не желал. Иначе трудно объяснить, почему на всю работу тулякам дали всего две недели. Поэтому, если ориентироваться на реалии недавнего времени, то естественно предположить, что вся шумиха вокруг подкованной блохи понадобилась для того, чтобы под удобным предлогом заслать в Англию сотрудника научно-технической разведки. В таком случае уже не удивляет, что в фундаментальном труде об истории российской Внешней разведки14 бросаются в глаза имена, знакомые по лесковскому “сказу”. Действительно, отправкой Левши в Англию распоряжался граф Кисельвроде (министр иностранных дел Нессельроде), а информацию, привезенную Левшой из Англии, сообщили графу Чернышеву (военному министру). Известно, что оба этих графа отличились как разведчики в Париже перед 1812 годом15. Менее известно то, что в годы царствования Николая I, когда и происходило действие сказа, они сами ставили задачи агентам16 . Более того, с точки зрения современного читателя, в “сказе” неявно присутствует еще один граф - А.А. Игнатьев, военный агент в Париже до и во время Первой мировой войны, автор известных воспоминаний “Пятьдесят лет в строю”. В заинтересовавшей нас книге о Внешней разведке он, по-видимому, впервые в открытой печати назван “царским разведчиком, перешедшим на сторону советской власти”17 . Прочитав его мемуары, нетрудно убедиться, что и легендарного Левшу, и реально существовавшего разведчика интересовало одно и то же - организация хранения старого оружия, предназначенного для вооружения резервных формирований. Или, другими словами, Левшу в Англии заинтересовало то, что традиционно интересовало российскую разведку. Как-то трудно поверить в случайное совпадение.
Обратим теперь внимание на самого таинственного персонажа “сказа” - донского казака Платова, который играл ключевую роль во всей этой истории. В комментариях к “сказу” утверждается, что это М.И. Платов, “атаман донских казаков, отличился при штурмах Очакова и Измаила и в Отечественной войне 1812 года”.18 Но донской атаман М.И. Платов имел титул графа. В “сказе” упомянуты три исторических персонажа, имевших этот титул, - граф Кисельвроде, граф Чернышев и прославленный Н. Некрасовым граф Клейнмихель. И все эти фамилии фигурируют в романе с титулом. А Платов - без титула! Кроме того, Платов в “сказе” неоднократно именуется донским казаком, но ни разу - атаманом. Естественно предположить, что этот таинственный Платов - сотрудник спецслужб, не имевший графского титула, и возможно даже, что его настоящая фамилия была другой. Можно вспомнить реально существовавшего крупного военного разведчика Берзина, у которого настоящая фамилия, кстати, была другой и которого легко было спутать с другим весьма известным Берзиным19 . Отметим, что оба Берзиных были латышами, что способствовало путанице, по-видимому, желательной с точки зрения сохранения тайны. Но ведь точно так же могли существовать и два донских казака Платовых, один из которых тоже был крупным сотрудником спецслужб. В таком случае становится понятным, почему, несмотря на то что император Николай I не терпел нарушений субординации, Платов из “сказа” мог распоряжаться в Туле, где донской атаман власти не имел.
Создается также впечатление, что в “сказе” отражена деятельность не только разведки, но и контрразведки. Только уже не нашей, а английской. Похоже, что англичане что-то заподозрили. Трудно поверить, чтобы совершенно случайно на корабле, отвозившем Левшу на родину, оказался говоривший по-
