планов. Если к началу второго семестра (крайний срок - конец января) мы не получим от Вас ответа, то будем вынуждены отменить наше решение по поводу Вашего зачисления в наш ВУЗ. С уважением, Замректора по учебной части Гуликова Н.С.” Катька повертела письмо в поисках какой-то дополнительной информации и даже заглянула в конверт, но там больше ничего не было. “Ничего себе, - подумала она. - Сначала послали человека, а теперь давай извиняться. Ни дать, ни взять прямо Сериковы номер два”. Но что делать дальше, Катька не знала. С одной стороны, она, конечно, была рада за Митю - всегда подозревала, что не мог такой умный и талантливый человек, как он, провалиться на каких-то там вступительных экзаменах. С другой стороны… А вот с другой стороны картина вырисовывалась не такая радужная. Если дать Мите прочесть это письмо, то он уедет. И Катька выйдет лишней. Не давать - значит взять на себя тяжелый душевный груз. Можно было бы “заиграть” письмо, то есть припрятать до конца января, а потом бросить в ящик как ни в чем не бывало - мол, вот с опозданьицем дошло. А он возьмет и все равно уедет. Или уже не уедет? Вопросы роились, а ответа не было. Катька выбрала третий вариант - мол, там видно будет. Она аккуратно заклеила конверт и положила его себе в карман - главное, не потерять его где-нибудь, позору не оберешься, не на словах же потом Мите объяснять, мол, знаю содержание, потому что вскрывала твое письмо. В этот момент зазвонил телефон. Катька от неожиданности вздрогнула и взяла трубку. Звонил Пахомов. - Кать, это Антон снова. Помнишь, я тебе вчера звонил. Ну, по поводу спецвыпуска. - А-а… да (вот черт, совсем с этими письмами из головы вылетело). - Что да? Нашла? - Нет, - неуверенно ответила Катька. - Ты знаешь, тут столько дел навалилось. Ты в библиотеке? - Ну да. - Я сейчас поищу и тебе перезвоню. - Давай. Только не тяни. Катька положила трубку и окинула взглядом комнату. Но пачка с номерами как испарилась. На полке ничего не лежало, в углу, куда они обычно складывали всякую невостребованную корреспонденцию, тоже ничего не было. Может, Танька переложила. Или Громиха. Катька позвонила сначала Таньке, но та побожилась, что ничего не трогала и не перекладывала. “Странно, - подумала Катька, - целая кипа, и как корова языком”. Затем она набрала Громиху. Та недовольно поворчала, а потом сказала, что, мол, да, была пачка, но ее почти сразу же после собрания в клубе забрал Черепицын. Катька перезвонила Антону и рассказала про Черепицына. Антон хмыкнул, извинился за причиненные хлопоты и сказал, что в отделение позвонит сам. Катька попрощалась и повесила трубку - у нее голова была забита совсем другим. Надо было думать, как поступить с письмом. Да и извещения для сбора в клубе надо было садиться писать. 17 Тем временем у Пахомова отсутствие спецвыпуска на почте вызвало какое-то неприятное сосущее ощущение внизу живота. Говоря по-русски, где-то под ложечкой, хотя никто толком не знает, где эта ложечка и есть ли, например, где-то рядом вилочка или, скажем, ножичек. Но сосало именно там. Особой интуицией Антон не отличался, но сейчас вдруг почувствовал приближение чего-то нехорошего, чего-то большого и неотвратимого. Тем более засел у него этот спецвыпуск в голове, хоть ты тресни. Антон позвонил в отделение. Не совсем трезвый голос Черепицына, такой знакомый и человеческий, вернул Пахомова на землю. Но на вопрос о спецвыпуске сержант только запутал дело, сказав, что да, газеты с почты забрал, но не сам по себе, а так ему майор приказал, а зачем да почему, это пускай Пахомов сам у Бузунько выясняет. “Он злой, как черт, из-за всей этой вашей литературной нервотрепки, я к нему и соваться не буду, извини”, - сказал Черепицын и повесил трубку. “Очень интересно, - подумал Антон, - “вашей нервотрепки”, как будто я ее придумал от нечего делать”. Но уже вошел в какой-то озлобленный раж и тут же набрал номер Бузунько. Однако майор тоже не внес никакой ясности, а только ссылался на какого-то Митрохина, который ему проедает плешь, за то, что в деревне процветает мордобитие на литературной почве, кто-то избил Дениса Солнцева, и вообще ему не до спецвыпусков - ну, пропала и пропала, и хер с ней. “Черт-те что! Целая пачка как в воду канула, - подумал Пахомов, кладя трубку. - И, главное, ни у кого ни одного экземпляра не осталось. Странно как-то”. Он встал, прошелся до двери библиотеки и назад к столу. Потом оглядел помещение библиотеки. Ясно было, что спецвыпуска нет, и вряд ли он где-то всплывет. “В конце концов, может, прав Бузунько - чего это я вдруг так на нем зациклился?” - подумал Пахомов и стал собираться домой, как вдруг словно озарение посетило его. Сначала он просто отбросил пришедшую мысль, как пустую и нелепую, но потом задумался и резко вернулся к полке с подшивками. Там он схватил первую попавшуюся газету двухнедельной давности и начал жадно пролистывать ее. Затем другую. Затем еще одну. Он проглядел все газеты, которые выписывала библиотека, за последние две недели. И с каждым отброшенным в сторону номером его движения становились все резче и злее. Вскоре он уже просто швырял газеты направо и налево, как умалишенный, и было ясно - то, чего он искал, в них не было. А именно - президентского указа. Ни единого слова. 18 Катька сидела и заполняла извещения, не переставая думать о Митином письме. Она все еще взвешивала “за” и “против”, пытаясь из разных вариантов вывести некий гибрид, который бы устроил все стороны. Но пока таким гибридом была только выжидательная тактика, иначе говоря, “ничегонеделание”. Иногда Катька так глубоко уходила в свои размышлении о Мите и их совместном будущем, что уже забывала, где находится и что пишет. При такой конвейерной работе задумчивость грозит “ломанием дров”. Катька отхлебнула чаю и засунула за щеку принесенную из дома шоколадную конфету: в “интересном” положении ее почему-то больше “пробивало” на сладкое, нежели на соленое или кислое. В тот момент, когда Катька закончила заполнять последнее извещение, в дверь кто-то постучал. - Кто там? Войдите, - крикнула она, хотя уже заранее знала, кто это - последние два дня к ней повадился ходить Сериков, спрашивая, нет ли для него какой корреспонденции. - Здравствуй, Катя, - сказал Сергей (это был, конечно, он). - Аа, здравствуй, здравствуй. Есть у меня для тебя кое-что, так что… (Катя сначала хотела закончить фразу классическим словом отечественных письмоносцев, а именно “пляши”, но подумала, что, учитывая содержание письма, подобная веселость сродни просьбам “поплясать” при получении “похоронки”). - Так что… эээ… держи, - более прозаически закончила она фразу. - Да? - прохрипел Сериков, вытаращив глаза. Казалось, он сейчас задохнется от нахлынувшей радости. - На! И Катька протянул Сергею письмо. Сериков схватил письмо, поблагодарил Катьку и выбежал из комнаты, на ходу разрывая конверт. Катька медленно затворила за ним дверь, вздохнула и собрала заполненные извещения. Теперь их надо было разнести. “Эх, была б Танька, сейчас бы за час управились, а так неизвестно еще, сколько провожусь, - подумала Катька. - Ну, хотя бы Митьку повидаю, если он дома, конечно”. На улице стояла теплая и безветренная зимняя погода. Катька бойко перебегала от одной калитки к другой, от дома к дому, от забора к забору, почти потеряв счет времени из-за бесконечных мыслей о Митином письме. Иногда, правда, садилась перевести дух - пятый месяц давал о себе знать. Откладывая дом Климовых на конец, как откладывают сладкое на десерт, Катька решила забежать к Таньке в продмаг. Та была в хорошем расположении духа, несмотря на большую ссадину на лбу. - Чего это у тебя? - удивилась Катька. - Валерка, что ли? - Что? А-а, это. Да нет, так, ерунда. Танька провела указательным пальцем по красной полоске над переносицей и с какой-то глупой гордостью добавила: “На читке у дяди Миши шкрябнул кто-то. Позавчера. Слыхала?” Катька после читки у тетки Агафьи никуда не ходила, так как Митя по-прежнему предпочитал учить свое дома, а литература Катьку интересовала не настолько, чтобы с таким пузом по гостям шастать. - Ничего себе, - снова удивилась Катька. - И тебя, значит, приложили. А я думала, только мужики дрались. - Ага. Видала б ты, как Галка своим Толстым размахивала. Жанна д’Арк отдыхает. А вчера пошли с Валеркой к Гришке на читку, так там и вовсе ледовое побоище вышло. Начали спорить по поводу поэзии, ну и снова подрались. Гришке снова бровь рассекли, а она у него с дядьмишиной потасовки только-только зажила. Невезучий прям такой. Валерке тоже досталось. А вообще весело было. - Чего ж тут веселого? - не переставала удивляться Катька. - Сплошные телесные повреждения. Танька пожала плечами, мол, кому что нравится. - А ты куда сейчас? - Да извещения, вон, снова разношу. Собрание завтра в клубе намечается. Будет, вроде, предварительного экзамена. - Тю, - присвистнула Танька. - Так завтра ж уже тридцатое. Какой смысл? - А я почем знаю? Мне велено, вот и разношу. - Ясно. Ты про Митьку-то слыхала? - А что? - встревожилась Катька. - Уезжать собрался. Прям эпидемия какая-то. Пахомов с Нинкой первого января в Москву податься решили. Теперь и Митька с ними за компанию. А он тебе что, ничего не говорил? - Нет, - удивленно протянула Катька и тут же спохватилась. - Наверное, не успел просто. - Ага, - хмыкнула Танька. - Не успел. Вчера цельный день всем про это уши прожужжал, а тебе не успел. Катька закусила губу. “Вот ведь гад, - подумала она. - Я тут страдаю, мучаюсь, вся прям извелась - показывать ему письмо или не показывать, а он втихаря от меня смыться надумал”. Заметив побледневшее лицо почтальонши, Танька решила сгладить свою резкость. - Да ты близко к сердцу не бери, Кать. Может, правда, не успел. Он же, сама знаешь, себе на уме. Может, это… хотел тебе сюрприз сделать. Но тут же про себя подумала: “Опять я чего-то не то ляпнула. Какой уж тут сюрприз? “Привет, милая, я уезжаю”? Катьке слово “сюрприз” тоже не понравилось, но все эти словообразования ее мало трогали - ее больше интересовали факты. А факты были упрямыми,