“суббота - понедельник” выглядела вполне привычно, если бы не одно “но” - воскресенье, затесавшееся между ними, было не обычным воскресеньем, а тем самым, когда появился президентский указ о ГЕНАЦИДе за номером 1458. Именно этого спецвыпуска в стопке сложенных газет и не было. Пахомов снова перебрал кипу газет. Тщетно. Потом переворошил все пришедшие за последние две недели газеты, и тоже безрезультатно. Это его озадачило. “Что за черт? - подумал он, - Наверное, забыли занести с почты”. Он посмотрел на часы, было десять вечера, и почта уже была стопроцентно закрыта. “Позвоню Катьке, пусть завтра один экземпляр отложит”. Пахомов набрал с библиотечного телефона Катькин домашний номер (номера почтовых работников он помнил наизусть, так как часто с ними по долгу службы связывался) и вскоре услышал Катькин голос. - Алло! - Алло, Кать. Пахомов Антон говорит. Привет. - А-а, - разочарованно протянула Катька, проигнорировав приветствие Пахомова. С тех пор, как починили телефон, она буквально бросалась к аппарату в надежде, что звонит Митя. Но так как каждый раз это оказывался не Митя, Катя реагировала на всех с одинаковым, плохо скрываемым разочарованием. - Слушай, Кать. - Ну. - Помнишь спецвыпуск с указом? - Ну. - Ты ведь его не разносила. - Ну. - И мне тоже не заносила. - Ну. - Ну что “ну”?! - разозлился Антон. - Заносила или нет? - Ну, не заносила. - А почему? - удивился Пахомов. - Так это ж спецвыпуск. Приказа такого не было, чтоб заносить. У нас лежала пачка, так я только один номер сама вытащила, прочитала и обратно запихнула. - Но мне-то для подшивки нужны все номера. Будь добра, глянь завтра на почте. Если пачка еще лежит, один номерок занеси, когда будет время, ладно? - Ну. Пахомов понял, что больше ловить нечего и, подчеркнуто вежливо попрощавшись, положил трубку. “Завтра так завтра”, - подумал Антон. Работать ему расхотелось, тем более дома его тоже ждали бесконечные сборы и упаковывания, и он, закутавшись в новое пальто, подарок от Нины, направился к выходу. “Только бы там не было Серикова”, - с тоской подумал Пахомов, осторожно приоткрывая скрипучую дверь библиотеки. Но на улице лишь горел одинокий фонарь, освещая лимонным полукругом снежные барханы по краям дороги, ведущей в деревню. Серикова не было. Пахомов облегченно вздохнул и вышел на улицу. 16 До приезда комиссии оставалось меньше недели, и Бузунько начал подумывать о предварительном экзамене. Тем более что после вчерашнего посещения Степана с Галиной, от которых майор узнал, что в Больших Ущерах зреет конфликт, действовать надо было решительно. Нет, драки на деревне случались и до указа, а в расколе “заик” и “рифмачей” не было ничего такого уж экстраординарного, если бы в тот же день майор не узнал еще кое-что… Сразу после беседы с библиотекарем около дома Степана и Галины Бузунько действительно направился писать очередной положительный рапорт Митрохину. Но по дороге наткнулся на Гришку- плотника, который в свою очередь сообщил майору, что идет на читку к Валере-трактористу. На вопрос майора “правда ли то, что “заики” что-то не поделили с “рифмачами”, Гришка ответил в своем иносказательном духе: “Дай ядреному шелопуту подстольник, он своим шелобаном все гляделки, епт, законопатит”. “Ну, что ты за человек, Гришка? - раздраженно пожурил его майор. - Слова в простоте, без вот этих вот поговорок своих, не скажешь”. Но Гришка только пожал плечами и продолжил путь. Майор какое-то время постоял, а потом решил тоже пойти к Валере. “У медали две стороны, - думал он, догоняя бредущего Гришку, - одну я уже видел, теперь и на другую гляну. Для объективности”. Но догнать Гришку не успел, так как заметил Поребрикова. Тот сидел на корточках рядом с сыном на обочине дороги и увлеченно возился с детским велосипедом. Велосипед стоял колесами вверх, как задравший лапы подстреленный зверь. - Здравствуй, Борис, - окликнул Поребрикова Бузунько. - А-а, - поднял голову тот. - Здравия желаю, Петр Михайлович. - Что делаешь? Над чем работаешь? - Да какая там работа, - махнул рукой Поребриков. - Вот сыну лисапед чиню. Цепь проклятая слетает и слетает. Надо бы звездочку сменить, да размера подходящего нет. Вот и латаю, как дырявый кафтан. - Не рановато ли для велосипеда-то, а? По сугробам, что ли, кататься? - Да это вы не меня, вы, вон, Кирюшку спросите. Хочет и все тут. А кто ему, кроме отца родного, поможет? - Это верно, - смутился Бузунько. - Я тебя хотел вот что спросить. Я, ты знаешь, хоть и местный, но больше времени сейчас в райцентре провожу, немного с курса дела сбился. Ты мне скажи, что у нас тут творится? Какие-то “рифмачи”, какие-то “заики”. Еще и бузу какую-то недавно промеж себя затеяли. - Да я сам не пойму, Петр Михайлович. Ну их к лешему. Мне, вон, тоже досталось, - и Поребриков ткнул указательным пальцем в синяк под глазом. - М-да, - покачал головой майор. - Приложили. И это как, по- твоему, серьезно? - Да ну, ерунда. Меня, бывало, и крепче прикладывали. - Да я не про синяк. Я про бузу. Серьезно они разругались или так, побаловаться решили от нечего делать? - Не знаю, - пожал плечами Поребриков. - Что-то для баловства больно злобно бились. Не, к черту эти читки ваши. Из-за ерунды какой- то повздорили и давай друг дружке морды квасить. “Поэзия! Проза!”, да на кой мне нужны такие заморочки? Я, вон, лучше сыну лисапед починю, а свою литературу дома один выучу. А морды бить - это извините. - Ладно, Борис. Бывай. Пойду я до Валерки, поговорю с ними, авось вразумлю. А насчет звездочки для твоего “лисапеда” я в райцентре узнаю. У меня там знакомый имеется, на технике подвинутый, у него и звездочки, и крестики, и нолики, и чего только нет. - А вот за это завсегда спасибо. - Да пока не за что. Майор пожал руку Поребрикову, подмигнул Кирюшке и на прощание крутанул переднее колесо велосипеда. У Валеры собралось народу почти вполовину меньше, чем у Степана, а именно человек пятнадцать. Про себя майор объяснил это большей популярностью прозы у народа вследствие доходчивости и простоты. В остальном же собравшиеся у Валеры мало чем отличались от собравшихся у Степана. Валерина подруга Танька лузгала семечки, сплевывая шелуху в ладонь. А уж про лица присутствующих и вовсе нечего говорить - кто с распухшей губой, кто с подбитым глазом, они один в один напоминали чтецов из лагеря “заик”. “Ну, раз и здесь “тех же щей да пожиже влей”, - подумал майор, - беседу проведем по такому же сценарию. Майор вежливо прослушал несколько стихотворений, а затем так же вежливо поинтересовался, почему никто не читает прозу. Ответ на этот вопрос он, конечно, знал и потому сразу приготовился перебить “ответчика” словами о том, что так, мол, дело не пойдет, ну и прочее. Но тут он, к своему удивлению, просчитался, ибо ответ оказался нелепее всего того, что он ожидал услышать. Валера на правах хозяина объяснил Бузунько, что мало того, что майор здесь не услышит прозы, но он также не услышит здесь и лирической поэзии, так как все “ромы” и “ромбабы” (то есть те, кому досталась романтическая поэзия) сегодня с утра официально отделились от “простофиль” и “дикарей” (то есть тех, кому досталась “философская” и “экспериментальная” поэзия). Четкой границы, сказал Валера, тут, конечно, нет, и каждому достались разные поэтические жанры, но теперь любой чтец должен решить, на чьей он стороне, и изъять из своего публичного репертуара те жанры, приверженцем которых он себя не считает. “У меня, например, - продолжал Валера, - “сироп” тоже имеется”. - Какой еще “сироп”? - рассердился майор, но тут же притих, увидев, что все засмеялись. - “Сироп”, - улыбнулся Валера, - в смысле лирическая поэзия. Однако я делаю акцент на той поэзии теперь, которая мне… нам (поправился он) более интересна. Заметив растерянное выражение притихшего Бузунько, Валера добил несчастного майора. - Кстати, по нашим сведениям, у “заик” сегодня тоже, - сказал он и подмигнул сидевшим за столом, - последняя совместная гастроль. “Отрывки” уходят от “ценников”, а “ценники” поделятся, как и мы, на лириков и философов. - Какие “отрывки”? Какие “ценники”? - снова разволновался майор, но уже не так агрессивно, понимая, что здесь царствует какой-то жаргон, который он еще просто не усвоил. - “Ценники” - те, у кого законченные тексты. А “отрывки” - те, у кого “отделы”, ну то есть… отрывки. Незаконченные куски. Выдержки там всякие, главы и так далее. Майор с досадой плюнул и обмяк на табуретке, как проседает многоэтажный дом с некачественным фундаментом. “Бред какой-то. Эдак, пока комиссия приедет, они у меня тут все, как тараканы, разбегутся”, - подумал он. - И что вы по этому поводу собираетесь делать, интересно? Валера пожал плечами, а в разговор встрял строитель Беда. - “Сиропщиков” трогать не будем, - пробасил он. - А “заик” били и бить будем. И все, к ужасу майора, утвердительно закивали головами. Бузунько уже представил приезд комиссии в Большие Ущеры, где на улицах полыхают баррикады, маршируют демонстранты и вообще ведутся военные действия. “Ценники” против “отрывков”, “отрывки” против “простофиль”, “простофили” против “сиропщиков”. И это за несколько дней до экзамена! “Головой отвечаешь, если что”, - вспомнил он слова Митрохина, и его передернуло. “Лучше б они все запили, к чертовой матери!” - с досадой подумал Бузунько. - Значит так, - встал он с табуретки и надел фуражку. - Никакого беспредела я в Больших Ущерах не допущу. Я это и Степану с Галиной сказал и вам говорю. Я лично буду следить за порядком на наших улицах. И если я замечу, что хоть один из вас косо посмотрит на другого, будь он лириком, физиком или биохимиком, я приму самые жесткие меры. Вплоть до административной, а затем и уголовной ответственности. Затем Бузунько прошел к двери и, прежде чем выйти в прихожую, обернулся и презрительно качнул головой: - Эх, вы! Президент вам самое ценное доверил - культурное наследие России! Единую национальную идею подарил! А вы как дети малые, только и знаете, что друг другу морды бить. - Ну так мы это… - начал было оправдываться Беда. - Да пошли вы! - кинул в сердцах майор и вышел, хлопнув дверью. Но это было вчера. Сегодня надо было уже что-то