бесполезным для истории революции!
Но вернемся к истории ружей. Г-н де Сент-Круа оставил министерский пост. Его место занял г-н Лебрен.
В отчаянии от безрезультатности всех моих хлопот и усилий, видя, что опасность нарастает, я написал г-ну де Лаогу в Гавр, чтобы он немедленно отправлялся в Гаагу, не дожидаясь злосчастного залога. Можно составить представление о моем положении, читая мое письмо Лаогу:
«Париж 16 августа 1792 года.
Я ждал, мой дорогой Лаог, до сегодняшнего дня, оттягивая Ваш отъезд. Увы! Весь мой патриотизм, все мои бесконечные усилия не властны ни над событиями, ни над людьми! Несмотря на мои огромные жертвы, несмотря на похвалы, которых удостоили меня, у Вас на глазах, объединенные комитеты, мне никто не помогает; и у несчастной Франции, гибнущей из-за отсутствия оружия, нет, по чести сказать, никого, кроме меня, кто искренне стремится помочь ей получить его из Голландии. Я писал г-ну де Сент-Круа, г-ну Бонн-Карреру, Вошелю, господам д'Абанкуру, Дюбушажу, — ни от кого я не получил ответа относительно этого треклятого залога, который г-н Дюрвей готов внести, если получит должное обеспечение. Поистине, создается впечатление, что дела отечества никого здесь более не трогают! К кому теперь обращаться? Министры мелькают, как в волшебном фонаре. После великих событий г-н Лажар, по слухам, убит; г-н д'Абанкур арестован, г-да Бертье, Вошель и другие — в тюрьме; не знаю, где найти ни г-на Дюбушажа, ни г-на Сент-Круа! Г-н Лебрен, новый министр иностранных дел, только входит в курс дела; Бонн-Каррер арестован, все его бумаги опечатаны! Г-н Серван, вернувшийся в военное министерство, к сожалению, все еще в Суассоне, а его обязанности исполняет — догадайтесь, кто? — Клавьер, на которого возложено также податное ведомство. И самое важное для Франции дело, дело о шестидесяти тысячах ружей, лежит без движения! Я задыхаюсь от боли.
Отправляйтесь, наконец, друг мой, выполним наш гражданский долг; я — глас, вопиющий в пустыне: «Французы! У вас в Зеландии шестьдесят тысяч ружей, страна в них нуждается! Я один бьюсь, чтобы вы их получили». Кажется, что все пропускают мои слова мимо ушей, когда я настаиваю; вернее, все поглощены событиями, которые набегают одно на другое. Отправляйтесь, дорогой мой Лаог, вручите письмо министра нашему послу; пусть он тем временем займется приемкой оружия! Злосчастный залог будет выслан, как только мне удастся этого добиться! Но пусть посол не предпринимает никаких политических шагов в отношении голландцев, покуда залог не прибудет в Гаагу, с тем чтобы, когда пробьет великий час, можно было бы со всем покончить разом; иначе, если между снятием эмбарго и вывозом будет промежуток, они придумают новые препоны; а без залога оружие не вывезти. Ах, бедная Франция! Как мало твои самые насущные нужды трогают тех, кто к ним причастен! Если и дальше так пойдет, я потеряю по пять флоринов на ружье из-за того, что предназначал их Франции. Окажется, что министры и комитеты напрасно говорили мне лестные слова о гражданском бескорыстии; и, горе нам! мы лишимся этих ружей, меж тем как здесь куют пики! И всё потому, что никто в действительности не выполняет своего долга; и мы не получим вовремя этих ружей, меж тем как сейчас формируется столько новых военных частей!
Оставим все эти сетования; поезжайте, друг мой; и если мое присутствие может быть полезно для отправки оружия, пусть г-н де Мольд напишет об этом. Я не посчитаюсь с опасностями, которые могут мне угрожать, если в этом нуждается отчизна. Да, я принесу и эту жертву, я пущусь в путь, хотя я стар и болен! Деятельность трибуналов временно приостановлена, и я не могу снять ареста, наложенного Провеном, — не могу получить деньги в военном министерстве. Вы не сообщаете мне, получили ли кредитное письмо на двадцать тысяч флоринов, которое я Вам послал на следующий день после Вашего отъезда из Парижа.
Счастливого пути, счастливого пути.
Подпись: Бомарше».
Я явился на прием (впустую) к г-ну Лебрену, как к министру, который обо всем осведомлен, поскольку дело о ружьях проходило через его руки, когда он был управляющим делами министерства иностранных дел. Никому оно не было известно так хорошо, как ему.
Я счел, что самый надежный путь — обратиться к нему в письменной форме. Я направил ему настоятельную записку.
«16 августа 1792 года.
Господин де Бомарше имеет честь приветствовать г-на Лебрена. Он просит г-на Лебрена соблаговолить удостоить его короткой аудиенции, чтобы обсудить с ним весьма неотложное и весьма важное дело, которое должны были довести до конца один за другим господа Дюмурье, Шамбонас, Дюбушаж и Сент-Круа и которое до сих пор, в силу неблагоприятных обстоятельств, пребывает под угрозой и под подозрением, несмотря на содействие и положительное мнение трех объединенных комитетов — дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати. Речь идет не более и не менее, как о шестидесяти тысячах голландских ружей. Создается впечатление, что, когда это касается блага отчизны, наша страна поражена неизлечимой слепотой. Не пора ли с этим покончить? Бомарше будет ждать указаний г-на Лебрена».
Лебрен поручил ответить мне:
«Печати, наложенные на бумаги г-на де Сент-Круа, были сняты только вчера, поэтому министр иностранных дел не был знаком с письмом г-на де Бомарше (очевидно, с письмом, которое я направил г-ну Сент-Круа вместе с памятной запиской). Он весьма удивлен задержкой в деле с ружьями; он полагал, что г-н де Лаог уже уехал. Он желает обсудить это с г-ном Бомарше и просит его прийти к нему завтра около полудня.
Сего 16 августа 1792, 4-го года Свободы».
«Хвала господу! — подумал я. — Наконец-то нашелся человек, который выражает удивление по поводу препон, чинимых в этом деле (помешавших г-ну де Лаогу выехать); этот министр достойный гражданин, он ознакомился со всеми моими затруднениями и не скрывает, что они его тронули. Вот какие министры нам нужны.
Он покончит с залогом, ему с г-ном Дюрвеем тут дела на час. Он вытолкнет моего Лаога в море, и у Франции будут, хвала господу, ружья! Благословен господь!»
Но, хотя я и ходил дважды в день к этому министру (а я живу примерно на расстоянии мили от министерства), мне удалось встретиться с ним лишь 18-го, после полудня.
Он принял меня со всей учтивостью, повторил мне то, что уже писал, сказал, что отправляется на Совет, чтобы урегулировать вопрос о залоге и возможно более скором отъезде г-на де Лаога; я должен вернуться к нему на следующий день, и он быстро покончит дело.
Удовлетворенный встречей с министром, столь доброжелательным, я вернулся в министерство назавтра в десять часов; его не было, я пошел домой. Курьер, прибывший из Гавра, вручил мне срочный пакет от де Лаога; это был ответ на мое письмо от 16-го, приведенное выше; в нем содержалась выписка из протокола Гаврской коммуны, касавшаяся визы, поставленной 18 августа 1792 года на его паспорте. Вот
