– Увидит ли она снова Монсальви и детей? – пробормотал он сдавленным от слез голосом.

Бывший студент огорченно пожал плечами:

– Это известно одному Богу: я боюсь, как бы ее выздоровление не затянулось. Скоро наступит зима…

Как будто в подтверждение его слов, на Дижон упал первый снег…

Зима пришла, как захватчик. Ветер срывал с ветвей деревьев последние листочки. Небо сровнялось с землей, словно в тумане. Все законопатили окна и устроились в уголке у горячего очага в сонливом ожидании первой песни жаворонка, которая разбудит природу и объявит начало полевых работ.

Как и другие, Катрин могла остаться в уютном доме Симоны Совгрен и подождать весну, чтобы предстоящий путь оказался менее опасным. Она могла бы не спеша залечить раны на своем истерзанном теле, в это время зарубцевалась бы и душевная рана стыда и отвращения. Она могла бы… Но она этого не сделала.

Жар прошел через двое суток. К величайшему изумлению своих друзей и доктора, вызванного Симоной, Катрин через три дня открыла глаза и ясным взглядом посмотрела на окно, стекла которого сплошь были покрыты кружевным инеем. Как только сознание полностью вернулось к ней, вернулась и память.

Громкие рыдания Катрин разбудили Готье, который спал на подушках у камина, просидев около хозяйки всю ночь.

Тут же вскочив, он с недоумением посмотрел на нее, затем взял ее запястье, пощупал пульс.

– Жар спал! – радостно воскликнул он. – Бог услышал наши молитвы!

Тут он заметил, что она плачет, и положил руку на лоб Катрин.

– Нет, – начал он, не замечая, каким нежным стал его голос, – надо не плакать, а радоваться, что вы вырвались из лап смерти, мы уже было думали, что она не выпустит вас. Жизнь оказалась сильнее.

– Моя жизнь кончена!

Он упал на колени перед кроватью.

– Ваша жизнь… О нет, не надо так говорить! Иначе и нам не стоит жить, Беранже и мне, ведь это мы обрекли вас на муку! Я вас умоляю, старайтесь больше об этом не думать, все забыть.

– Я никогда не смогу забыть…

Она отвернулась к стене, любой, даже почтительный, взгляд был ей невыносим. Она чувствовала себя униженной, прокаженной, как будто бы ее тело было все еще выставлено на всеобщее обозрение.

Она отказалась от пищи, надеясь умереть от слабости. Тогда однажды вечером Симона, не говоря ни слова, вышла из дома и вернулась, ведя за собой пожилую женщину. Лицо этой женщины было удивительно ясным и приветливым.

Госпожа Морель попросила всех выйти из комнаты. Оставшись наедине со своей подругой, она подошла к кровати Катрин и наклонилась к ней.

– Катрин, – прошептала она, – я привела вам друга… друга, способного вас понять. Она повитуха и хочет осмотреть вас, чтобы определить, что стало с вами. Ведь именно это вас гложет?

Катрин повернула заплаканное лицо, ее губы дрожали, веки были закрыты, словно она боялась увидеть отражение своего стыда на лице подруги.

– О! Симона, как вы можете…

– Лучше скажите, как хорошо я ее понимаю, – прервала ее вошедшая дама. – Скажите ей, что я из Сабле и что двадцать лет назад, когда англичане заняли мой город, я была изнасилована целым отрядом. Скажите ей, что я чуть не умерла, но мне повезло и я встретила умудренную опытом женщину. Она выходила меня и одновременно передала мне желание помогать всем пострадавшим от насильников. Одному Богу известно, сколько их в наше дикое время!

– Но я не хочу жить, я хочу умереть!

– Почему? Из-за кого? Ваша жизнь принадлежит не вам. У вас есть семья, именно ей вы и принадлежите.

– Семья? – горько прошептала Катрин, сдерживаясь, чтобы снова не заплакать. Монсальви, ее земли, дом, все дорогие ее сердцу люди казались ей теперь потерянным раем, двери которого уже никогда перед ней не откроются. У ангела, преграждающего ей туда путь огненной шпагой, было холодное лицо Арно.

Однако, чтобы доставить удовольствие Симоне, она согласилась, чтобы эта женщина осмотрела ее. У Прюденс, так звали повитуху, руки были так же нежны, как и голос. Дабы избавить Катрин от внутренних повреждений, Прюденс воспользовалась бальзамом из спиртовой травяной настойки. Катрин почувствовала заметное облегчение.

– Этот бальзам меня когда-то вылечил, – объяснила повитуха. – Он творит чудеса. Прикладывайте его в течение нескольких дней, и вы поправитесь.

– Вряд ли это возможно! – упрямо возразила Катрин.

– Время все лечит. Приближается Рождество. Это радостный праздник, Бог милосерден, он и вас одарит. Придет день, когда вы забудете о вашей боли или, по крайней мере, она станет для вас далеким печальным событием, тайну которого вы будете хранить.

Катрин действительно быстро поправилась, что отчасти объяснилось ее молодостью и отменным здоровьем. Но лечить душу она не хотела. По мере того как к ней возвращались силы, ей становилось все труднее жить среди людей. Особенно тягостным было для нее присутствие мужчин. Она не могла заставить себя принять Жака де Руссе потому, что он мог видеть ее распростертой, отданной на растерзание подвыпившим солдатам, словно несчастное животное в руки мяснику. Она отправила ему дружеское, полное признательности письмо, но не позволила переступать порог ее комнаты.

В день святой Элуа Симона Морель, вернувшись с мессы, объявила о своем скором отъезде во Фландрию. Она пригласила Катрин поехать вместе и провести Рождество при бургундском дворе.

– Вам будет очень грустно, моя дорогая, оставаться здесь одной, – сказала она. – Смена обстановки будет вам полезна. У вас там много друзей.

Она держала про запас хорошую новость: герцог Филипп приказал освободить короля из Новой башни и доставить его со всеми полагающимися его рангу почестями в Лилль для обсуждения условий его освобождения. Жак де Руссе поведет эскорт, к которому пригласили присоединиться и кормилицу маленького графа Карла. Катрин отказалась. Долгая дорога рядом с Жаком де Руссе и Рене д'Анжу, которые оба желали ее, была бы для нее слишком суровым испытанием…

Однако сразу же после их отъезда Катрин приказала Готье собираться в путь.

Катрин решила отправиться на поиски самозваной Жанны и Арно, устремившегося за этой авантюристкой. На этот раз речь не шла о том, чтобы вернуть себе супруга. Это было уже невозможно после приключившегося с ней несчастья. Все, что она желала, – это увидеть своего мужа в последний раз, разоблачить авантюристку, а затем все рассказать об ужасе, пережитом на мельнице. Тогда, без сомнения, Арно ее убьет. Она погибнет от его сильной руки, которую она так любила. Смерть от руки любимого мужчины будет тихой и светлой.

С тех пор как хозяйка приказала собираться в дорогу, Готье, ничего не говоря, внимательно следил за ней. Он ни с кем не делился своими мыслями.

Внешне его хозяйка не отличалась от прежней Катрин, но каждый раз, как он к ней обращался, у него возникало странное впечатление, что перед ним другая женщина.

Чем дольше они ехали неизвестно куда, тем более росло беспокойство Готье и печаль Беранже, который напрасно силился понять, почему прекрасная госпожа не любила больше ни его самого, ни его песни… Часто, когда поутру они трогались в путь, у юноши были красные глаза. Но Катрин больше никем и ничем не интересовалась…

Через долину Мез они добрались до Нового замка, где Катрин согласилась прервать свое молчание и опросить редких прохожих, слышали ли они что-нибудь о женщине, выдающей себя за Орлеанскую Деву? Знают ли они, где сейчас находится эта женщина?

Но она ничего не узнала. Люди качали головами, смотрели на нее со страхом, словно на безумную, некоторые крестились, все без исключения быстро проходили мимо, иногда пожимая плечами…

В Вокулере люди оказались не такими запуганными, а трактирщик, у которого они остановились на ночлег, чуть было не выставил их за дверь.