— В свидетели пойдешь, Тимофеич?

— Пойду, — сказал Заварзин.

Иван сел в седло, включил скорость. И поехал не быстро, даже как-то аккуратно. Мотоцикл, — старый «Урал» с коляской — тяжело переваливался с боку на бок по проселочным ухабам. И тяжело качался из стороны в сторону его седок.

Не чаял Заварзин, что в тот день придется еще встречать гостей, причем неожиданных. Он забрался в подпол, чтобы нацедить медовухи, отвернул самоварный краник, вкрученный в лагушок, и услышал Артюшу.

— Батя! — орал он так, что было слышно в подполе. — Батенька! Бежим! Идут! Пожа-ар, батя!!!

Заварзин вышел на крыльцо и встал, ухватившись за столб.

По проселку плотной толпой шагали люди. Он узнал их, хотя видел и помнил лица немногих. Сразу заметил рыжего, различил парня в очках, девочку с розовым личиком. Они подходили нехотя, но возбужденно переговаривались, махали руками, указывали на избу.

«Ну вот, пожаловали», — подумал он спокойно, но ощутил слабость в ногах, свело морозцем кожу на затылке. Он пробежал взглядом по двору, заметил багор, ловкий такой, ухватистый…

Толпа приближалась к воротам. Заварзин сошел с крыльца, встал так, чтобы в любой момент снять багор. Однако парни словно по команде остановились, сгрудились, глядя сквозь решетчатые ворота на Заварзина. От толпы отделился мужчина лет тридцати в спортивном костюме, вошёл во двор.

— Василий Тимофеевич? — спросил он, протягивая руку. — Узнали этих бандитов?

Парни стояли потупясь, несколько человек расселись по бревнам, приготовленным на дрова. Девочка гладила кобеля Тришку. Тришка ластился, от удовольствия привычно завалился набок.

— Да узнаю, — проронил Заварзин, расслабляясь. — Как не узнать…

— Привел, — объяснил мужчина. — На вашу волю, Василий Тимофеевич. Прощение просить будут. А вы хотите — милуйте, хотите — в суд подавайте.

Рыжий, как и вчера, стоял в первом ряду, глядел перед собой, на щеках с легким пушком поигрывали желваки. Заварзин приблизился вплотную, попытался заглянуть ему в глаза — тот отвернулся, спрятал руки в карманы. Глядя в лица, Заварзин прошел сквозь толпу, остановился возле девочки.

— А как зовут вашу собачку? — спросила она.

— Пшел отсюда! — крикнул Заварзин и пнул развалившегося кобеля. Тришка поджал хвост и метнулся во двор. Ребята замерли, на лицах просвечивался испуг, детский, неприкрытый.

— Зачем вы?.. — спросила девочка, но мужчина так посмотрел, что она отвернулась и сорвала травинку. Рядом оказался парень в очках. Смотрел прямо, спокойно, только стекла очков поблескивали.

— А тебе, парень, спасибо, — сказал ему Заварзин. — Так бы до утра в бане просидели.

Очкарик не ответил, стрельнул глазами в сторону рыжего.

— Ну что, командир? Язык проглотил? — сурово спросил мужчина. — Вчера храбрый был, а сегодня?.. Что молчите? Заработали каждый по три статьи и в молчанку играть?

Рыжий сцепил руки за спиной, выдвинулся к Заварзину. При дневном свете лицо его казалось совсем детским, только на губах почему-то были поперечные складки, как у человека пожилого, решительного и много пережившего.

— Уважаемый Василий Тимофеевич, — старательно и бесцветно проговорил он. — Мы все… просим у вас прощения за вчерашнее… За вчерашний проступок. От имени трудового десанта обещаем…

— Что ты мямлишь? — резко спросил мужчина. — Не проступок, а преступление! Групповое! Хулиганство — раз! Нанесение телесных повреждений — два! Незаконное лишение свободы — три!

— А пятно мы смоем хорошим трудом, — пробубнил упрямо рыжий. — И обещаем впредь…

— Да ладно, не старайся! — отмахнулся Заварзин. — Все равно ведь врешь… Ничего ты не смоешь. Чем смывать-то будешь?

— Кровью! — откликнулся из толпы тонкогубый веенушчатый паренек. — Вы нам дайте всем по роже! Мы выстроимся, а вы дайте. И в расчете!

— Шлопак! — окликнул мужчина.

— Вы нас простите, — тихо сказал паренек, которого Заварзин не помнил. — С нами что-то вчера случилось… Что-то такое случилось…

На него зашикали. Мужчина заметил:

— А тебя, Савушкин, еще не спрашивали.

Савушкин пожал плечами, спрятался за спины и стал нервно грызть ногти. Виноватый Тришка подполз к ногам Заварзина и уткнулся мордой в сапоги.

— Прощать я не буду! — отрезал Заварзин. — И хозяин избы вас не простит. В ногах валяться станете — не простит. Вы что же, подлецы, натворили-то? Под музыку-то свою, а?

Ребята стояли понурясь, поглядывали исподлобья, чего-то ждали.

— Нам сказали, у домов в Яранке хозяев нет, — тихо произнес мужчина. — Будто бесхозные дома, ничьи… Я думал, зачем их ломать, ребят мучить? Мы технику безопасности соблюдали, избы полосой окапывали, чтоб не перекинулось…

— Значит, если ничья, то и жечь можно? — вскипел Заварзин. — Ты-то взрослый мужик!.. «Я ду- умал…» Эти избы еще полвека бы простояли! И нечего их ломать. Да еще школьников заставлять.

Он отошел и сел на бревна. Трудовой десант тоже расселся на траве, и над головами поплыл приглушенный разговор. Рыжий о чем-то спорил с очкариком, тихо, но яростно. Мужчина тяжело опустился рядом с Заварзиным.

— Сосняк-то порубили — пахать будут? — спросил Василий Тимофеевич.

— Говорят, пахать, — вымолвил мужчина. — Опытную площадь…

— Другого места не нашли? Пахари… Мы его сажали, пололи, опахивали… Теперь ты, поди, голову ломаешь, отчего твои ребятишки избы жгут да людей избивают?

— Я понимаю, Василий Тимофеевич, — виновато сказал мужчина. — Только я от них не ожидал… Отлучился на один вечер, и вот… Съездил, называется, на рыбалку… На природе одичали, что ли?

— Они не на природе одичали, раньше еще, — проронил Заварзин. — А ты что, учитель?

— Физкультуры… Ну, я теперь им устрою отдых! Навек эту деревню запомнят!

— Ты мне скажи, учитель, как вы дальше жить-то собираетесь? Ведь ребятишек-то пересажают. Не сегодня, так завтра.

— Пересажают их, как раз… — пробубнил учитель. — Скорее меня замахнут вместо них… А сколько хозяин за избу просит, не знаете?

— Нисколько, — бросил Заварзин и встал. — Кто ее ставил, того давно на свете нет. Ему не заплатишь.

— Понял, — буркнул учитель и приказал рыжему строить отряд. — Хорошо развлеклись…

Трудовой десант побежал по дороге, сохраняя строй. Рыжий бежал по обочине, командовал, а по другую сторону, в одиночестве, трусил парень в очках.

Тришка помедлил, но потом сорвался следом, и гулкий его лай далеко разнесся в вечерней тишине.

Последним в этот день на заварзинскую пасеку приехал бывший учитель Вежин.

— Это, Тимофеич, еще не горе, что избы жгут, — сурово проговорил он. — Все еще впереди… Гари корчевать станут — вот беда наша. Ты же знаешь, пахать-то здесь нельзя.

— Отчего же нельзя? Канавы рой, чтоб вода отходила, и паши. Земля-то вон какая… Была бы техника, еще при коммуне распахали… Да не верю я что-то, долго собираются. Да и кто пахать будет? Нефтяники, что ли?.. Они и плуга-то не видали. А тебя не заставишь. Ты же в колхоз не пойдешь.

— Найдут, кому пахать, не волнуйся, — сердито сказал Вежин. — Переселенцев навезут, всяких там вербованных, бичей, тунеядцев. Этого ты хочешь? Чтоб испоганили все, изгадили?

— Я знаю, тебе пасеку жалко, — бросил Василий Тимофеевич. — Распашут гари, пасеку убирать придется. К тому же с самолетов ядом посыпать начнут…

— Да, жалко! — возмутился Вежин. — Мне нашу землю жалко! В Яранке уже пашут, безо всяких канав! Болото будет! Привыкли рассуждать: есть земля — паши и сей! Авось что вырастет! А не вырастет — земля виновата. А надо брать у нее, что она дает, что может дать!.. Ты же крестьянин, понимаешь.

— Понимаю! — тоже рассердился Заварзин. — Но и с медом мы здесь не проживем! Мы ведь плохо