Квинт улыбнулся. Он понимал, что Дион болтает, чтобы дать ему возможность прийти в себя, и вскоре он убедился, какая проницательность таится за легкомысленной болтовней молодого человека.

– Я из Неаполя, – рассказывал Дион, – во мне течет греческая кровь. А Фабиан, – он с притворным пренебрежением ткнул другого гонца под ребро, – проклятый галл, но при этом совсем не плохой парень. Нам пришлось довольно близко познакомиться.

– Я думаю, – сухо сказал Квинт. Оглядевшись, он заметил несколько обитых железом запертых сундуков. Дион сидел на одном из них. И объяснил, когда Квинт подошел поближе, что здесь находится гарнизонная казна, имперские деньги на жалованье легионерам. Священные эмблемы, знамена и значки были аккуратно сложены в углу… Больше никакой обстановки в этой небольшой комнате не было. Не имелось и окон. Зато, к счастью, здесь проходила труба с подогретым воздухом, спасавшим от сырости. А рядом с сухарями и вином стояла лампа. – Бальб следит, чтоб у нас был свет и достаточно пищи, так что тюрьма не так уж и плоха, – признал Дион. – Нас могли бы бросить и в подземелье.

– Постум не мог бы этого сделать, не объяснив положения множеству людей, – медленно произнес Квинт. – Уверен, на свой лад он столь же безумен, как несчастный Валериан.

– Нет, – сказал Фабиан. Его худое, веснушчатое лицо стало задумчивым. – Префект не безумен, но он запуган… запуган ответственностью. Типичный образ мысли германца. Я воевал среди них, и хорошо их знаю – они превосходно исполняют приказы, да и отдают их – пока над ними есть кто-то, указывающий, что делать.

– Губернатор Светоний и велит префекту, что делать, – возразил Квинт.

– Да, но Постум никогда не видел губернатора, а воображения у него не больше, чем у быка. Все, что он действительно знает, и что его заботит – это его собственный легат и его собственный легион. Он любит и защищает Валериана, который, как я слышал, выpoc в том же прирейнском поселении, что и он.

Квинт вынужденно кивнул.

– Все это очень хорошо – и я думаю, что с точки зрения префекта он страдает во всю меру своих комариных мозгов… но что нам теперь делать?.. и, что гораздо важнее, что сможет сделать Светоний без легиона.

– А это, – сказал Дион, поудобнее усаживаясь на сундуке и приподняв бровь, – мы с Фабианом в основном и обсуждаем. Но, полагаю, прежде, чем ты присоединишься к нашим блестящим, но совершенно бесполезным дискуссиям, тебе, друг, следует немного поспать. – Он указал на каменную плиту возле груды штандартов. – Вот удобное местечко, пока что не занятое. Я говорю, пока что, поскольку мы не знаем, когда от губернатора может прибыть еще один гонец и оказаться в беспримерной гостинице Постума! Вот, – его тон стал более деловым, – возьми мой плащ и обвяжи голову, потому что я вижу, твой ушиб все еще болит.

– И будет болеть, если ты не прекратишь трещать, балаболка ты южная! – усмехнувшись, прервал его Фабиан. – Я-то сам неразговорчив…

Но вы оба замечательные парни, с благодарностью подумал Квинт. Но это был единственный луч света в безысходной тьме. Перед тем, как заснуть, он успел подивиться иронии судьбы. После всех опасностей, которые он сумел избежать – от британцев, от Боадицеи, после всех дней опасного путешествия по вражеской стране – каково было оказаться заключенным, с разбитой головой, в самом сердце того, что представлялось ему безопаснейшим местом Британии – римской крепости прославленного Августова Второго легиона!

Днем он проснулся, но, конечно, никакого света в комнате, кроме лампы, не было. Квинт, чувствуя себя много лучше, поднял голову и увидел, что Дион с Фабианом играют в шашки разноцветными обломками сухарей. Доску они начертили на крышке сундука маленьким столовым ножиком, который дал им Бальб взамен отобранного оружия.

– Моя игра, – сурово сказал Фабиан, отправив в рот одну из «фигур». – Теперь ты должен мне сорок тысяч сестерций. Запомни!

– О нет, Фабиан, ты обсчитался, – запротестовал Дион, с напыщенным видом нацарапывая черточки на стенах. – Сорок одну тысячу. Ты забыл про ставки на мушиных бегах, когда моя муха позорным образом попала в вентиляцию!.. Привет! – он обернулся к Квинту. – Проснулся наконец?

– Угу, – зевнул Квинт, приподнимаясь, и осторожно пощупал шишку на голове. – И страшно рад обнаружить, что у меня такие богатые товарищи. Удивляюсь, как это вы не подкупите Бальба и весь легион заодно.

– Да, верно, – хохотнул Дион. – Только, боюсь, число черточек на стене их не впечатлит. Вся наша наличность – четыре медяка на двоих. А у тебя?

– Немного лучше. Мне дали денег на дорогу, но я… кажется, не особо потратился.

– Расскажи-ка о своих приключениях с самого начала, – серьезно произнес Фабиан. – Мы тут просто убивали время до твоего пробуждения.

Два гонца, естественно знали мрачную историю римских неудач до отбытия Фабиана из Лондона, и внимательно слушали повествование Квинта о марш-броске на юг, о речи губернатора перед офицерами, о бойне в Лондоне и том, как Квинт добровольно вызвался стать гонцом. Даже жизнерадостное лицо Диона вытянулось.

– Плохи дела, – тихо сказал он. – Только боги судьбы знают, что сейчас происходит с войсками Светония. Ты говоришь, он собирался идти на север к Темзе и ждать соединения со Вторым? Давно ли ты вышел.

– Ну… – Квинт начал подсчитывать. – Я выехал днем в понедельник, и прошло… сейчас вспомню… два с половиной дня. Сегодня должен быть четверг.

– Но сегодня пятница, – сказал Фабиан, взглянув на зарубки, отмечавшие дни.

Квинт недоверчиво уставился на него. Его густые черные брови сдвинулись.

– Меня все время мучает странное чувство, будто я как-то потерял день. Ничего не понимаю.

– Возможно, из-за удара по голове, – добродушно сказал Дион. – Из-за этого все путается. И вообще, это неважно.

Квинт знал, что шишка на голове здесь ни при чем, но промолчал. Нужно было решить более насущные