— Ну… — Антон беспомощно посмотрел на Григорьева.

— Ну, конечно, Танечка! — ответил за поэта критик. — Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы доказать авторство этого стихотворения.

— Конечно, конечно, — проговорила я, сделав вид, что совершенно убеждена в его правоте. — А вы, Иван Иванович, стало быть, видели все это? И письмо, и папку?

— Конечно, видел! — всплеснул критик сухонькими ручками. — Неужели вы думаете, я приехал сюда, чтобы только посмотреть на это?

— Тогда зачем?

— Ну, у меня как раз дело к Антону насчет процесса… — многозначительно проговорил Григорьев.

— Что ж, не буду мешать. Пойду покурю на улице. Спасибо, Антон. — Я поднялась с кровати и протянула ему руку: — Надеюсь, справедливость восторжествует.

— Да, да, — растерянно пробормотал молодой поэт.

Я вышла на крыльцо и закурила. Требовалось подвести итоги и сделать выводы. Итак, ощущение, что меня притащили сюда специально, только окрепло. Но кому и зачем это понадобилось? В этом следовало разобраться. Я не привыкла, когда меня используют в своих целях, да еще втемную. Но сейчас важнее другое — письмо, в котором явно недостает страницы. Что на этой странице было написано? Стихотворение, вложенное в папку среди прочих, меня, конечно, ничуть не убедило. Я не видела причины, по которой Антон не мог напечатать его позже и вложить в эту папку. И потом, как-то уж оно особенно выделялось среди прочих сусально-слезливых стишков. Почему Антон скрытничает? Уж наверняка не обошлось тут без критика Григорьева. А зачем это критику? Уж наверняка кто-то платит за эту фальсификацию. Кто? Уж наверняка тот, кто платил ему и раньше и, вполне возможно, довел Высотина до самоубийства и теперь зачем-то срежиссировал сцену, зрителем которой я стала. Кто же этот таинственный «кто-то»? И какая ему от всего этого выгода? Вывод — отыскать этого таинственного «кого-то» для того, чтобы навестить Антона без провожатых и поговорить с родственниками и знакомыми Высотина. Я докурила сигарету, и тут из дома вышел Григорьев.

— Ну что, кто выиграл пари? — хитро прищурился он.

— Полагаю, ясно без слов, — ответила я, задаваясь только одним вопросом: неужели я произвожу впечатление человека, которого так легко провести? — Едем в город?

— Конечно, — ухмыльнулся Григорьев. — Надеюсь, вы помните об условиях нашего спора?

— Помню, Иван Иванович, — заверила я, улыбнувшись. — Только прошу вас об отсрочке всего лишь на двадцать четыре часа. У меня сейчас срочные дела.

Григорьев поморщился.

— И почему это женщины никогда не хотят держать данного слова? — капризно просипел он.

— Я не отказываюсь от своего слова, — холодней, чем следовало бы, парировала я, — а всего лишь прошу об отсрочке. Завтра в это же время, то есть в тринадцать часов, я буду у вас.

— Ловлю на слове, — двусмысленно проговорил Григорьев.

— В этом нет нужды, — откликнулась я.

На обратном пути мы большей частью молчали, погруженные каждый в свои мысли. Я прикидывала, с кем в первую очередь следует встретиться и о чем спрашивать, да и что теперь вообще делать. Иван Иванович, должно быть, строил планы мести мне, а может, и покойному. При въезде в город я попросила его остановиться, потому что захотелось поговорить с ним по душам, то есть спросить его напрямую, кто же все-таки заказывал ему статьи. Иван Иванович, решив, видимо, что я передумала насчет нашего с ним спора, остановился и, заглушив мотор, повернулся ко мне с самым забавным видом.

— Иван Иванович, — вздохнув и закурив, сказала я, — ситуация такая… — Я даже глазки потупила, мол, вот как неудобненько получается, но ничего, мол, поделать не могу. — Понимаете, ко мне тут с просьбой одной обратились, и только вы сможете мне помочь…

— В чем дело? — подняв кустистые брови, спросил он. — Говорите, Таня, должно быть, дело немаловажное, раз вам так неприятно о нем говорить.

— Неприятно это даже не то слово, — снова вздохнула я. — Понимаете, бывший друг Высотина, знавший его еще по школе, узнал о том, что случилось. А поскольку мы с ним знакомы и поскольку он узнал от меня, что я знакома с вами… Словом, Иван Иванович, давайте уж начистоту! Скажите, вы ведь его видели одним из последних. Он что, вел себя как-то странно?

Григорьев помолчал, а потом сказал:

— В общем-то, Танечка, вел он себя действительно необычно, но я бы ни за что не решил, что он задумал покончить с собой. Мы действительно виделись с ним накануне его смерти. То есть я был у него буквально вечером, часов в восемь. Признаться, я зашел сказать о том, что у меня есть кое-какие доказательства, и честно предупредил, чтобы он готовился к моей будущей разгромной статье.

— А он? — тоскливо глянув на Ивана Ивановича, спросила я.

— А он? — Григорьев усмехнулся. — Ему это было не впервой. Плечами пожал, пошутил, сказал, мол, валяй.

— То есть получается, что на самом деле его это даже не огорчило? — уточнила я.

— Да с чего вы вообще, милая моя, взяли, что его огорчали мои статьи? — с искренним недоумением спросил Иван Иванович. — Я ведь, кажется, говорил вам уже, для Алекса это была очень выгодная реклама. Может быть, благодаря моим разгромным статьям он так хорошо и держался на плаву, — как-то по-хитрому заметил критик.

— Значит, он не мог после вашей с ним встречи расстроиться так, чтобы… — не унималась я.

— Глупости какие! — фыркнул Григорьев. — Если уж вам так интересно, почему он решил петлю на шею накинуть, так я вам скажу свое мнение. Уж если что и послужило причиной, то, поверьте, искать надо в другом месте. Скажем, в его личной жизни искать. А насчет статей, это вы бросьте! Алекс никогда не принадлежал к людям, которые из-за этого в истерики впадают. Он действительно понимал свою выгоду.

— И вам так-таки этих статей никто не заказывал? — кокетливо напомнила я.

— Ну, может, и заказывал, — улыбнулся в ответ Иван Иванович.

Он хитро сверкнул на меня глазами, завел мотор и тронул машину с места с таким видом, что, мол, теперь, милая, додумывай и догадывайся сама. И я, конечно, догадалась. Но вот только одно не давало мне покоя. Кто-то ведь же хотел из самоубийства сделать убийство и кого-то подставить. Может, этого человека и должна была найти частный детектив Таня Иванова? Но раз уж убийства не было, то что теперь делать мне? Искать? Но кого?

Я подавила тяжелый вздох и отвернулась к окну.

— Куда вам? — спросил меня Григорьев.

— В центре высадите, — попросила его я.

Григорьев, напомнив о том, что будет ожидать меня завтра, остановил машину. Я одарила его многообещающей улыбкой и вышла из салона.

По дороге домой мне пришла в голову идея. Поскольку я ничего не понимала, что случилось на самом деле, и было как-то уж слишком много неясного, темного и непонятного, то подумала о том, чтобы попробовать раскрутить ситуацию в обратную сторону. Таким образом, я надеялась хоть в чем-то разобраться.

Я завернула в ближайший дворик и, сев на самую дальнюю лавочку, закурила.

Итак, известному поэту, президенту фонда, кто-то объявляет войну в прессе, причем «война» эта ему и самому выгодна в качестве бесплатной рекламы. Этот кто-то узнает о письме, написанном известным поэтом поэту неизвестному. Затем этот кто-то находит поэта неизвестного и предлагает напечатать его стихи. Знал ли этот кто-то о пробе пера, о том, что то самое стихотворение, написанное в послании мальчику, будет им слегка переработано? Наверное, знал.

А дальше у мальчика появляются «знакомые», которые предлагают ему напечатать несколько стишков в одной газетке. И мальчик среди прочих выбирает именно тот самый стишок, который и является камнем преткновения. Причем газетка выходит немного раньше, чем готовящийся сборник стихов поэта известного, в котором напечатано и то самое стихотворение. А после этого кто-то, воюющий с поэтом