движений, все уже к месту притиснуто еще с прошлого раза. Батюшки! Да у нее и бутылка — между грудями, недопитая! Вот это компоновка!

Я подошла, не опасаясь разбудить их, и, взяв с пола тарелку с бутербродами, поместила ее между женским ушком и мужским посапывающим носом. В любом натюрморте важна законченность темы.

Свет гасить не стала, чтобы детям не страшно было проснуться.

Выйдя из комнаты, ступила на лестницу и дошла уже до середины, когда сверху появился живописный индивидуум в длинных пестрых трусах и мерцающем оттенками красного галстуке на голой шее. Обнаружив меня, он громко икнул от изумления и, ухватившись для твердости за перила, чувственно забормотал заплетающимся языком:

— Фемина! О, Фемина! Одетая Фемина!

Когда я с ним поравнялась, он ухватил меня растопыренными руками, и мне пришлось остановиться поразмышлять — дать ему по морде сразу или немного подождать, а он прищурился и рассмеялся — будто козел заблеял. Животных бить грешно. Я взяла его за руку и направилась по коридору к ближайшей двери. Он скакал следом, высоко поднимая колени. Перед дверью я резко остановилась и пропустила его мимо. Он врезался в нее так, что гул пошел по коридору, и с размаху сел на свою пеструю задницу.

Оставив его размышлять о причинах, следствиях и одетых Феминах, я вошла в эту дверь и оказалась в банкетном зале с большим, но совершенно разоренным столом посередине. Воздух здесь смердел разнообразными запахами, среди которых преобладающим был табачный с отчетливым марихуановым оттенком.

За столом сидели трое. Двое, растрепанные окончательно, в расстегнутых до пупов и перемазанных едой рубашках, что-то убедительно доказывали друг другу, используя при этом минимум слов и максимум медленных жестов. Третья — миленькая лицом девочка в одних трусиках — сосредоточенно мазала соусом соски небольших, идеальной формы грудей. Увидев меня, она, предлагая отведать, обеими руками приподняла их. Я наклонилась к ней — в ее глазах радужки почти не было, одни зрачки. Обкурилась до одури. Она чмокнула губами мне навстречу. У стены, стоя в тесных объятиях, колыхалась раздетая пара то ли в танце без музыки, то ли в вялом половом акте.

Стаса тут не было, и я ушла, прихватив со стола почти полную бутылку спиртного.

Следующая дверь открыла мне библиотеку. Стеллажи с книгами вдоль стен, письменный стол у окна, кресло и тахта посередине. Обрадовал ключ, торчавший с внутренней стороны двери. Помещение соответствовало. Стаса я приведу сюда. Придется по полу его катать — не простудится — палас не даст. А наблюет, так он у себя дома, какой может быть укор!

Оставив бутылку на столе, я быстро разделась до исподнего и, вздрагивая от неуютности и уколов просыпающейся злости, отправилась на продолжение поисков.

Нашла я его почти сразу. Ориентируясь по звукам музыки, оказалась в небольшой, совершенно свободной от мебели комнате, слабо освещенной и с полом, застланным чем-то мягким.

Вспоминая позже процесс, происходящий здесь, я определила его как особую форму группового петтинга.

Под тихую музыку, льющуюся из скрытых динамиков мощнейшей стереосистемы, более десятка голых тел обоего пола извивались, ползали, переплетались, елозили друг на друге, принимая причудливейшие позы. Можно было подумать, что основной задачей упражняющихся в этом странном занятии является выставление на всеобщее обозрение наиболее интимных частей тела и «проезд» по этим частям конечностями. Каждый стремился коснуться всех, и все старались коснуться каждого. Хрипы, бормотание, пыхтение, стоны, вскрики и даже всхрапывание испускались ими в страстном самозабвении. От них несло потом и алкоголем. Временами то один, то другой начинал биться в оргазмических конвульсиях, и тогда живая плоть, окружавшая это место со всех сторон, начинала двигаться активнее, закрывала дергающуюся особь шевелящимся слоем.

Обессилевшие в свалке выбирались на край секс-арены и располагались вдоль стен, кто лежа, кто сидя. Некоторые засыпали. Увлеченные сверх меры своими хлопотами, эти люди не обращали на меня внимания, хотя я довольно долго стояла и разглядывала их, разбираясь, что к чему.

Антипод чекменевского спортзала, черт побери!

Станислав сидел, привалившись к стене, неподалеку от входа. Я опустилась рядом, обхватив руками колени.

Интерес к происходящему, даже возбуждение, испытанное мной поначалу, постепенно сменялись отвращением. Что-то мне стало тошнехонько.

— Станислав, что за гадюшник вы здесь устроили?

Как ни слабо было освещение, я рассмотрела его глаза, благо совсем близко они были. Два одурелых стеклянных шарика под припухшими веками.

— Вы? — узнал он меня через некоторое время. Я положила пятерню ему на лицо, сдавила пальцами, а тыльной стороной другой руки сильно шлепнула под подбородок — прием беззвучный, но действенный.

— Ты подонок, Шубаров! Встань на ноги!

Крупноват он все-таки, если мне его тащить, то только волоком.

Я выпрямилась, и он воззрился на то, что оказалось перед его носом — мой живот. Его руки легли мне на талию, и он сделал-таки попытку подняться. Я помогла, как могла — вздернула под мышки, и мы, теснейшим образом обнявшись, заковыляли прочь из этого вонючего вивария.

Ввалившись в библиотеку, я подставила ему ногу и слегка толкнула. Он рухнул, грохоча об пол локтями и коленями. Приподнявшись на дрожащих руках, пробормотал жалостным голосом:

— Вы меня бьете?

Я заперла на ключ дверь и села на корточки перед его лицом, широко разведя колени.

— Ты ошибаешься, дружок, это моя первая ласка.

Мне нужно было устроить ему шок, сломать его сопротивление с самого начала.

— Ты хочешь меня, Станислав? Ты меня хочешь! Перед тобой не мясо ваших потаскух, а настоящая, живая плоть.

Он завороженно смотрел на черное кружево моего белья, которого на мне было совсем немного, и наконец вот оно — ноздри его дрогнули, и в глазах живой искрой мелькнула осмысленность. Небезнадежен!

Он потянулся ко мне, а я, опустившись на разведенные в стороны колени, по-кошачьи выгнувшись, чуть-чуть коснулась его лица животом и тут же, отпрянув, вполсилы ударила по щеке. Получилось звонко и подействовало хорошо. Он завозился, засучил ногами, с трудом поднялся и тут же плюхнулся на тахту, уронил голову на голую грудь.

— Вы меня бьете! — пьяно замотал ею.

Мне была противна его нагота: тощие руки, мягкая грудь, без намека на мужские формы расплывшиеся по краю тахты ляжки и большие, отвисшие яйца.

Ласки мои он запомнит надолго, потому что ласкать его будет Ведьма, и ласкать его Ведьма будет не ради чувственного удовольствия!

Я медленно, фиксируя вниманием каждое свое движение, двинулась к нему. Он еще не боится меня, подается навстречу, тянет руки. Сейчас, милый, начнутся кошмары.

Встав вплотную, подняла ногу и обняла ею его торс. Низом живота медленно надавила на грудь. Он засопел и послушно опрокинулся навзничь. Уселась на него всем весом. Ему уже трудно дышать. Положив ладони на его лицо, я мягко улеглась на них грудью. Удушье. Постучал об пол ногами, слабо побил меня свободной рукой по спине и начал обмякать. Я поднялась, выдернула из-под него ногу. Полутруп. Смятый на сторону рот дышит все-таки! Коротко, но дышит. Глаза закатились. Будем считать прелюдию сыгранной. Хорошо бы этим и ограничиться.

Чеканный металлический стаканчик со скрепками. Я высыпала их на пол и плеснула в него спиртного. Пригубила — крепкое!

Он уже сел и с ужасом смотрел на меня.

— Что вы делаете? — промямлил так, будто имел полный рот хлебного мякиша.

— Стараюсь тебя полюбить.

— Не надо! — он отстранил стаканчик, но я настаивала.