— Бронь на ваше имя… Разве вы не заказывали? Что вы мне голову морочите?!

— Тут, видимо, какая–то ошибка…

— У нас не бывает ошибок! — отрезала фурия и вышла с моим паспортом из комна­ты. Да, Алекс, наша родина суетна и непредсказуема, все неустойчиво, все движется по сумасшедшим законам диалектики, все течет и нет никакого порядка, один произвол, и в его бушующем пламени человек чувствует себя лишь дрожащим кусочком пепла. Можете себе представить, какие страшные минуты я пережил в ожидании красавицы, и она появилась под предводительством невыспавшегося человека, походившего по всем гнетущим внешним параметрам на сотрудника службы безопасности.

— Через кого вы заказывали билет в Хельсинки? — спросил он хмуро.

— Через сотрудника нашего посольства.— Я назвал первую болгарскую фамилию, которая пришла мне в голову.

Человек осмотрел меня сверху донизу, как смотрят врачи на вошедшего в комнату голого новобранца.

— Странно… В Хельсинки и затем в Берлин. Две брони… Как же так?

Я покрылся холодным потом.

— Видимо, это заказали без моего ведома,— залепетал я,— посол говорил, что сразу же по возвращении я должен срочно выехать в Берлин,— мысль моя лихорадочно билась, как птица в клетке,— я пробуду в Хельсинки буквально несколько часов, вернусь и тут же уеду в Берлин.

Человек молчал и что–то прикидывал, явно раздраженный самим фактом таких стремительных передвижений; не о безопасности он думал, а просто завидовал, что кто–то другой, а не он имел возможность так свободно пересекать границы.

— Это очень важное дело… Я могу сейчас позвонить послу… Если можно, я выкуп­лю сразу два билета…— Терять мне уже было нечего, а на наших чиновников слова «по­сол», «министр» оказывают магическое воздействие.

— Ну… если так… Что ж, выдайте ему билеты!

И он удалился, грозно и величественно, и ворчащая фурия подчинилась его прика­зу. Часы показывали одиннадцать, я вышел на улицу и вытер вспотевшее лицо носовым платком.

И вдруг, Алекс, мне нестерпимо стало жалко и себя, и свою семью, и город, который я покидал навсегда,— замелькали в голове картинки прошлого, радостные и сентимен­тальные: речные кораблики с культурником (два прихлопа, три притопа), любимая станция метро со скульптурами солдат, рабочих и крестьян, идиллические обветшалые церкви, фонари вдоль бульваров, уродливые, но такие близкие сердцу трамваи…

Юджин замолчал, горло ему перехватил спазм. Он снял очки и долго протирал их специальным фланелевым тампоном. Нет, он не играл, он действительно плакал, впро­чем, при надобности я мог разыграть сцену и почище, особенно хорошо удавались мне внезапные взрывы гнева — я их важно называл па­роксизмами гнева,— плакал я гораздо хуже, но навернуть слезу мог без всяких усилий.

Юджин глубоко вошел в настроение и даже драматически стиснул руки.

— Что мне соборы Петра и Павла? Что мне заваленные товарами магазины? Я ведь не рвусь в миллионеры и вполне удовлетворялся нашей квартирой и машиной… И все, больше мне ничего не нужно, о даче мы и не помышляли, обожали иногда летом выез­жать с палаткой и детей к этому приучили. У тещи в деревне большой дом, свой огород, корова… И я решил в тот момент тут же вернуться домой, извиниться перед болгарином, что–нибудь придумать насчет друга. Но здравый смысл тут же поборол внезапный порыв, такое находит на меня часто… ведь я дурак!

Юджин вдруг захохотал, спрятал свой мощный нос в пивной кружке, поперхнулся и так закашлялся, что казалось, вылетят изо рта у него и бронхи, и легкие.

— В общем, я поездил по городу, простился со знакомыми местами, со скамейкой у тихих прудов, где мы впервые поцеловались с женой, сходил в зоопарк (его любил мой отец и вытаскивал меня туда каждый раз, когда приезжал в столицу), пообедал плотно в том самом отеле, где я по поручению Карпыча танцевал с француженкой около фонтана, посматривая на свое отражение в зеркальном потол­ке,— там началось мое падение, там пришло и воскрешение,— сейчас все казалось милым, безвозвратно ушедшим прошлым.

С вокзала я на всякий случай решил позвонить к себе домой. К моему ужасу, трубку поднял профессор:

— Что случилось, Юджин? Куда вы исчезли?

— Вы так сладко спали, что я не рискнул вас будить. Меня срочно вызвали на рабо­ту… произошла авария,— плел я все это с искренним волнением,— ждите меня, я скоро вернусь и захвачу своего приятеля.

— Но почему вы заперли меня? Я не могу выйти! — Профессор с трудом сдерживал негодование.

— Дело в том, что у меня специальный замок… от воров. Как вы себя чувствуете? Я сейчас приеду…

— Очень плохо. Не понимаю, что со мной произошло… Скажите, Юджин, куда исчез мой паспорт?

— Какой паспорт?

— Который лежал у меня в боковом кармане.

— Я не понимаю, о чем вы говорите…— Я из кожи вон лез, стараясь разыграть удивление.— Зачем мне ваш паспорт?

— Но он был у меня в кармане… он всегда там.

— Возможно, вы оставили его дома… Дождитесь, пожалуйста, моего приезда!

Он недовольно бурчал; я положил трубку, внутри все клокотало.

Юджин глубоко вздохнул, нырнул своей оглоблей в бокал пива и словно забыл обо мне.

Елки–палки, ничего мы толком не умеем делать, думал я, даже элементарное сно­творное изготовить не в состоянии, црушники, гады, такие штуки вкалывают своим под­опытным кроликам — секретаршам, что они друг у друга секретные документы воруют, закладывают в девочек целые программы, и готовы они под гипнозом продырявить пулей насквозь хоть президента, а у нас… если бы какое–нибудь серьезное психотропное средство, а то всего лишь снотворное! Психотропные тоже подводят, сам я однажды сел в лужу, поверил Центру и распил с одним объектом бутылку арманьяка, предварительно проглотив нейтрализующую таблетку, и что? Объект, как ожидалось, не выложил мне свою переполненную секретами душу, а впал в состояние крайней веселости, а я чуть не уснул, и только целый кувшин крепчайшего кофе вынул меня из размягченного состояния.

— И вы не вернулись назад? — спросил я главного фигуранта дела «Конт», когда он выплыл из бокала.— А если бы он тут же позвонил в соответствующие органы?

— Я не рассчитывал на такую прыть. В любом случае он начал бы с офицера без­опасности посольства. Было воскресенье, все уезжают за город. Наконец, все выглядит со стороны не так просто: человек попал в чужую квартиру. Как? Почему? Пьяный он или трезвый? Наконец, профессор считал, что я работаю в «ящике». Стали бы искать «ящик»… Учтите, дело было в воскресенье! Нет, я рассчитал верно! Впрочем, в тот мо­мент я об этом не думал, я летел к цели, как фанатичный камикадзе.

В купе меня ожидал очередной сюрприз. Навстречу поднялся добродушный на вид мужчина, представившийся как сотрудник болгарского посольства. У меня чуть язык не отнялся, но, мгновенно сориентировавшись, я представился как польский профессор. Мой спутник, к счастью, принадлежал к распространенной породе неутомимых говорунов, готовых общаться хоть со стеной, лишь бы она не мешала им высказаться: он фонта­нировал до полуночи, пока я не залез под одеяло.

Сначала я попытался заснуть, но сердце мое громыхало так громко, словно отсту­кивало последние миги жизни, я раскрыл книгу, но буквы плясали перед глазами. Так я и пролежал до самой границы, вслушиваясь в стук колес. Что делает профессор? Взломал дверь? Вызвал по телефону своих друзей? Пришло ли ему в голову, что я использовал его паспорт для побега? Сколько времени потребуется на перекрытие пограничных пунк­тов? На мгновение я заснул, и вдруг возникла та самая миловидная мордашка в кассе, брызжущая слюной, а рядом профессор. Он размахивал своим, а теперь моим паспор­том, а она кричала своим гортанным хамским голо­сом: «Он в Хельсинки убежал!»

Перед пограничной станцией проводник собрал паспорта и бросил весело:

— Привет братьям–болгарам! — Благо, что мой сосед–болтун ничего не понял.