опасаясь обидеть. У вас, учитель, всегда было два больших недостатка: склонность к умничанью и любовь к книжному чань[4]. Говоря об умничанье, я имею в виду вашу привычку обо всем беспокоиться раньше времени. Говоря о книжном чань, я имею в виду ваше пристрастие к чтению стихов и рассуждениям о принципах, а еще желание мерить настоящее прошлым и толковать о сутрах да гатхах. От книжного чань ох как далеко до настоящей святости, а любитель умничать только приманивает к себе демонов. Избавьтесь от этих недостатков, и вам не составит труда дойти до Запада.

Речь Сунь Укуна пришлась не по душе монаху.

— Нам нечего опасаться, учитель, — вновь заговорил Сунь У кун. — Они существа мирские, а мы от мира ушли. Хотя мы стоим на одной дороге, сердца-то у нас разные.

Услышав эти слова, Танский монах стегнул свою лошадь и поскакал вперед. Вдруг из толпы девушек выбежали дети и окружили лошадь Танского монаха. С любопытством оглядев необычного всадника, они пустились в пляс, выкрикивая: «Глядите-ка, он уже совсем взрослый, а одет как нищий мальчишка!»

Мог ли монах, человек тихий и благонравный, справиться с этими маленькими разбойниками? Он попытался уговорить их разойтись, но не тут-то было, попробовал пригрозить, но дети, ничуть не испугавшись, продолжали кричать: «Такой большой, а одет как нищий мальчишка!»

Монах не знал, что и делать. Он снял рясу, скатал ее в узел и уселся на траву. А дети не унимались. «Дай нам твое одноцветное платье оборванца-нищего! — кричали они. — А не дашь, мы пойдем домой и попросим наших мам сшить платья из лоскутьев цвета свежей травы и темной листвы, зеленой ветки ивы и изумрудной птицы би-и, а еще вечерней зорьки, серой ласточки, соевой приправы, небесной синевы и розового персика, драгоценной яшмы, лотосового стебля и лотосовых цветов, голубого серебра, белого рыбьего брюха и расплывов туши; бирюзовых валунов, цветущего тростника, всех оттенков зелени, плодов личжи, кораллов со дна моря, зеленого хохолка утки, а еще цвета слов, которые можно читать задом наперед, и цвета мыслей, которыми можно вертеть и так и сяк. Вот тогда мы не будем просить у тебя твою нищенскую одежду!»

Танский монах отрешенно сидел с закрытыми глазами, не произнося ни звука. Чжу Бацзе не мог взять в толк, что происходит с учителем. Сам он был не прочь поиграть с детьми и в шутку стал называть их своими найденышами. Но на Сунь Укуна вдруг напал гнев. Он выхватил из своего уха золоченый посох[5] и стал фехтовать им в воздухе. Перепуганные дети бросились наутек, сбивая друг друга с ног. Но вконец разъяренный Сунь Укун в мгновение ока настиг их и принялся разить своим посохом. И вот милые косички, похожие на рожки улитки, превратились в раздавленных бабочек, а пухлые щечки цвета персика стали алыми, словно зарево степного пожара!

Когда девушки, резвившиеся под пионами, увидали, что Сунь Укун перебил всех детей, они побросали на землю корзинки с цветами и кинулись к ручью. Там они набрали камней и приготовились встретить ими Сунь Укуна. Но Царь Обезьян не дрогнул: один взмах волшебного посоха — и девушки попадали замертво на землю!

Хотя Сунь Укун был храбр и никому не давал спуску, в его груди билось милосердное и отзывчивое на страдания сердце. Не успел он вложить свой волшебный посох обратно в ухо, как из глаз его полились слезы, и он, охваченный раскаянием, подумал: «Великое Небо! С тех пор как я принял закон Будды, я держал в узде мои страсти и не давал волю гневу. Я никогда не убивал невинных, но сегодня в припадке ярости лишил жизни больше пяти десятков детей и девушек, а ведь они не были ни чудищами, ни разбойниками. Я забыл о том, какие страшные кары уготованы нам за такие преступления!» Он сделал пару шагов, и его лицо опять перекосилось от страха. «Я помнил только об аде, который ждет меня в будущем, — корил он себя, — но не подумал про ад, который всегда со мной. Позавчера я убил чудовище, и учитель сразу же прочитал надо мной заклинание[6]. Однажды, когда я сразил нескольких разбойников, учитель даже прогнал меня. А теперь, увидев эту гору трупов, он, уж точно, меня не пощадит и, глядишь, прочтет заклинание добрую сотню раз. Как бы тогда Великий Мудрец Сунь не превратился в жалкую облезлую обезьяну! Где-то будет тогда мое достоинство? »

Но правду говорят, что Сунь Укун был хитрой и сметливой Ум-Обезьяной. Очень скоро он придумал, как ему поступить. Давно уже Сунь Укун знал, что Танский монах не только сведущ в науках и искусствах, но и с избытком наделен добротой. «Напишу-ка я поминальное слово в честь невинно убиенных и, скорчив плаксивую рожу, прочту его вслух, — решил он. — Учитель увидит, что я плачу, наверняка спросит: «Что стряслось, старина Укун?» А я отвечу: «На Западной дороге водятся кровожадные чудовища». Учитель непременно станет меня расспрашивать: «Какие чудовища? Как их зовут?» — «Это чудища, которые до смерти избивают людей, — отвечу я ему. — Если не верите, взгляните сами и увидите, что толпа юных девушек превратилась в гору окровавленных трупов». Когда учитель поймет, какие свирепые чудища водятся здесь, мужество покинет его и он затрясется от страха. Чжу Бацзе скажет: «Давайте поскорее уберемся отсюда». Шасэн вставит: «Сматываемся, да побыстрее!» Вот тут-то я и успокою их: «Покровительница наша, богиня Гуаньинь[7], позаботилась о нас. В пещере чудищ остались одни черепки!»

Сунь Укун не мешкая отыскал камень, который можно было бы приспособить под тушечницу, и смастерил кисточку из ветки сливы. Вместо туши он размешал грязь, а за неимением бумаги разложил на земле бамбуковые дощечки и вывел на них заглавие своего сочинения: «Поминальное слово». Подобрав рукава на манер деревенского писаря, он стал писать, покачиваясь из стороны в сторону, притопывая ногой и громко читая вслух сочиненное им поминальное слово.

«Я, Царь Обезьян и первый ученик великого наставника закона Будды, Танского монаха Сюаньцзана, получившего от законного государя Великой Тан Мешочек Сотни Драгоценностей, Посох Настоятеля с Пятью Жемчужинами и титул Брата Императора, я, владыка Пещеры Водной Завесы, Великий Мудрец, равный Небу, Бунтарь, учинивший переполох в Небесном Дворце[8], и почетный гость Подземного Царства, Сунь Укун, почтительно приношу в жертву чистое вино и постную пищу и обращаюсь к вам, одинокие души детей и дев весеннего ветра, с такими словами:

Увы мне! Ивы у ворот обратились в золото; орхидеи в саду вот-вот преобразятся в яшму. Небо и Земля не ведают милосердия; зелень весенняя не приносит плода. О, почему прелестные подвески уплывают вместе с персиковыми цветами по реке Сян в третий месяц? Почему белые журавли облаков тают в прозрачном тумане Девяти Небес? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Там, где драконы и змеи обвивали бронзовые колонны, в зале, заполненном шелковичными червями, не расставаясь с яшмовой лютней, под ветром и дождем, в окружении тигров, рычащих на высокой башне, жила Неукрашенная Дева. Отчего же, когда сшиты весенние платья, и зеленеет весенняя поросль, и дни по весне становятся все длиннее, обрывается весенняя жизнь? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Увы мне! Дитя великих превращений, на бамбуковой палке-скакалке едущий верхом версту за верстой, держа в руке лампу с горстью светлячков, не таит зла в душе. Не поднесены деньги на омовение тела, но волшебные птицы погрузились в Западную Пучину. О столпы жизни, кому сродни красный цвет[9], облачитесь в одежду из перьев гусиных и резвитесь в Пурпурной Долине. Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Но вот Конфуций семи лет от роду прятался в пологе спальни и подражал стрекотанью цикад. А Цзэн Цэнь еще ребенком приносил жертвы, стоя под лестницей. Отчего ж нынче не поминают сии славные образцы? Раскололась яшма у Южного Поля, поник лотос в Восточном Пруду. Никто не подбирает плывущие по воде ююбы, не жует упавшие на землю листья дерева тун. Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!

Увы мне! Пиши я хоть на Юг или Север, хоть на Запад или Восток, я не смогу вернуть сюда ваши души. Как зовут вас: Чжан или Цянь, Сюй или Чжао? Разве расскажут об этом древние плиты могил? Могу ли я, о духи, навек распроститься с вами? Я втайне печалюсь о вас!»

Кончив читать свое сочинение, Сунь Укун оглянулся и увидел, что стоит прямо перед пионовым кустом. Учитель дремал, уронив голову на грудь, а Шасэн и Чжу Бацзе сладко спали, подложив под голову камни. Сунь Укун с улыбкой сказал про себя: «Обычно старый монах не теряет бодрости, я еще никогда не видел его таким усталым. Сегодня мне повезло — я не буду страдать от его заклинаний». Он вырвал пучок травы, скатал из него шарик и сунул его в ухо Чжу Бацзе, а в другое крикнул: «Унэн! Хватит смотреть сны и видеть все наоборот!»