— Напился. Пришел домой, сделал вид, что лег спать. На самом деле все слышал. Пришла жена.

— Чья?

— Трупа.

— Так, дальше.

— Увидела труп, подняла крик. Приехала милиция, стала ко мне стучаться, я не открыл. Потом открыл, мне дали по морде — для этой, как ее? — про… хви… хви…

— Для профилактики.

— Для нее, — согласился Василий Семенович. — И забрали. — Он вздохнул. — Сижу вот… Суд, говорят, скоро… Прошу учесть мое добровольное признание и снизить срок.

Ну как тут не удержаться, чтобы не выругаться последними словами?!

— Но ведь вас арестовали ни за что! — только и пролепетала я беспомощно.

— За что, — апатично возразил Голубков. — Прошу учесть… и снизить…

— Василий Семенович, кого вы покрываете?

В его глазах промелькнуло нечто вроде удивления. Арестованный пожевал губами — и ничего не сказал.

— Ведь там, у Баргомистрова, была женщина. Ну же, была?

— Не знаю, — вяло произнес несчастный. — Я убил, потом утопил…

— Да никого вы не убивали! — взорвалась я.

Так. Спокойно. Терпение, Татьяна, его явно тебе не хватает!

В дверь постучали. Я выглянула — и не смогла сдержать улыбки: у розовощекого юнца глаза сделались большими и круглыми, как дореформенные пятаки. От испуга и возмущения мальчик, видимо, потерял дар речи: он только замычал и принялся отчаянно жестикулировать. Язык глухонемых я, к сожалению, еще не выучила, поэтому Диме, который понял коллегу лучше меня, пришлось перевести:

— Не надо громко кричать, Таня, — озабоченно предупредил мой «страж порядка». — Не забывай, что мы здесь нелегально. Неприятностей не оберешься!

Все правильно. Я извинилась и пообещала впредь вести себя хорошо.

Голубков — как оставила его, так и сидит: ссутулившись, лицом к стене; руки на коленях; глаза прикрыты.

— Василий Семенович, милый вы мой, что же мне с вами делать? — Я придвинула свой табурет почти вплотную к его. — Кого вы боитесь? Смолина? Вас больше не тронут, ручаюсь.

Молчание.

— Да скажите же наконец правду!

Наивный призыв.

— О нашем разговоре никто не узнает, — добавила я. И подумала: если в этой камере не установлен «жучок».

Опять выглянула в коридор. Оба стража стоят под дверью; при виде меня насторожились: в самом деле, что хорошего можно ждать от этой взбалмошной бабенки.

— Дима, надо проверить камеру.

— Проверял, — лаконично ответил мой спутник. — Прослушивающих устройств и скрытых камер не обнаружено.

Ай да Дима! Вот молодец! Я поблагодарила, вернулась к арестованному.

— Василий Семенович… — Села рядом. — Послушайте! Я стараюсь вам помочь…

Никакой реакции.

— …а вы упорно сопротивляетесь. Сами себя тянете в пропасть и не понимаете этого. Зачем брать вину на себя?

От стены наверняка можно добиться бо?льшего.

— Ну о чем вы думаете?

Голубков повернул голову (при этом у него что-то скрипнуло, как в заржавевшем механизме), внимательно посмотрел на меня. Взгляд прояснился… Ну хоть что-то… Я невольно затаила дыхание.

— Красивая ты баба. У меня такой не было.

И все? Вот святая простота! Но не надо отчаиваться, Таня.

— А какие были? — поинтересовалась я.

— Жена была, — угрюмо сообщил Голубков. Пожал плечами и снова уставился в стену.

— Давно она ушла от вас?

«Вот пристала!» — небось подумал мужик, но только пробурчал что-то невразумительное.

М-да…

— И с тех пор — ни одной женщины? Горе свое водкой заливали?

— Н-ну… м-м…

Что уж тут церемониться?

— Эту женщину знал ваш сосед, Баргомистров? Они были знакомы?

— Не-э… — Арестованный для большей убедительности помотал головой. Нечесаная грива при этом не шелохнулась: как были, точно налакированные, «рога», так и остались.

— Она хоть навещает вас здесь?

— Не-э… — уныло повторил Василий Семенович.

Значит, даму эту увидеть не удастся. И все-таки мне кажется (какое-то шестое чувство подсказывало), что «невинно убиенный» Виктор был хорошо знаком с «мадам Голубковой» (назовем ее так). Не эту ли сударыню покрывает арестованный?

Стоп. Выходит, Ксения, на которую в данный момент падает подозрение… Да нет, не может быть. Что-то здесь не вяжется. Запутанная история. Что же делать? Голубков, конечно, никого не убивал, но от этого запуганного товарища просто невозможно добиться ни одного более-менее смахивающего на правду ответа. «Утопил подсвечник, пошел спать…» Разумеется, все киллеры именно так и поступают: сначала убивают, затем непременно напиваются.

— Что же делать? — повторила я вслух.

Запуганный товарищ умоляюще посмотрел на меня:

— Отпустите меня, гражданочка… э-э… начальница.

— Меня зовут Татьяна Александровна, — напомнила я.

— Да-да, Татьяна Санна, — кивнул Голубков. — Отпустите, а? Ну зачем я вам? Скоро суд; все равно посодют, кого ж еще сажать?.. Я один на свете, пью, постоянно нигде не работаю…

Опять этот забитый дядька заговорил сплошными штампами.

…Что-что? «Один на свете, нигде не работаю». Значит, у дамы, условно именуемой «Голубковой», есть семья и постоянная работа. И то и другое леди эта наверняка боится потерять, вот и затаилась. Так, это уже кое-что, если данное предположение верно.

— …Меня — чего не забрать? Меня сам бог велел… Опять же — устал я, спать пора.

— Сегодня вас вызывали на допрос?

— Чего меня допрашивать: я все, что надо, сказал, все подписал…

«Я подписал все, что было велено». Милый ты мой! На этом мы и сыграем.

— …Отпустите, как человека прошу!

— Вас сейчас уведут. Но перед этим вы должны оставить мне на память парочку автографов.

— Парочку чего? — не понял арестованный.

Я вынула два листа бумаги и ручку.

— Сядьте за стол. Если уж вы так любите все подряд подписывать, черкните, пожалуйста, вот здесь, — я указала, где именно на пустом месте Голубкову нужно «черкнуть».

— Да тут нету ничего, — робко возразил Василий Семенович.

— Будет! — отрезала я. — Расписывайтесь.

Бедный дядечка закивал и послушно поставил свою подпись. Я положила перед ним второй лист. Глупо думать, что Голубков никому не расскажет о нашей беседе. А вот это было бы «оченно» нежелательно.

— Пишите: о разговоре с Татьяной Александровной Ивановой, имевшем место состояться (что я несу?) семнадцатого — прописью — апреля сего года, обязуюсь никому не сообщать под страхом