— Почему, там есть нормальный обед, — перебил ее сын.

— Да какой нормальный! — отмахнулась Ирина Александровна и почему-то обратилась взглядом за поддержкой ко мне. — И убраться в квартире нужно как следует, прямо генеральную уборку провести.

— Да зачем она нужна! И так все чисто, — сказал Святослав.

— Все равно. Нужно и в шкафах разобрать — я сегодня посмотрела, у вас там все неправильно разложено. Неудобно же! И что-то, может быть, на антресоли сложить, что ненужное.

— Ненужное лучше выбросить, — вставил сын.

— Выбросить! Вам бы все выбрасывать! Потом понадобится, а у тебя не будет. И к маме придешь просить.

— Я уберусь, Ирина Александровна, — сказала Алена.

— И я тебе помогу, — стояла на своем свекровь. — Я вообще решила, что у вас жить останусь, пока все не уладится, а то вас и оставлять-то страшно! Я теперь спать ночами не могу нормально. А если к вам так прицепились, то и в квартиру ведь могут залезть! Алена то туда, то сюда, а этот, — она кивнула на сына, — вечно на работе. В квартире кто-то обязательно должен быть постоянно.

— А кто же у тебя останется в квартире? — спросил Святослав, которому, судя по выражению его лица, совсем не нравилась идея матери пожить с ними вместе.

— А я Марью Михайловну попрошу, из сорок третьей квартиры, — ничуть не растерялась Ирина Александровна. — Она порядочный человек, мы с ней сколько раз друг друга выручали — и когда она к дочери в Москву ездила, и когда я в больнице лежала с сердцем. Ты за меня не волнуйся, это за вас все волноваться приходится. А я квартиру без присмотра не оставлю. Там у меня тоже худо-бедно ценные вещи есть, пусть и немного. Отцов портсигар золотой, например, и книг у меня много.

— Книги сейчас не воруют, — заметил сын.

— Не скажи, кому что. Могут все унести, что под руку попадется. В общем, я все решила. Я остаюсь.

И она категорически хлопнула ладонью по тахте. Святослав с Аленой хмуро переглянулись, явно недовольные предстоящей перспективой.

— Простите, а ваш муж умер? — обратилась я к Ирине Александровне.

Та кивнула головой и вздохнула:

— Да, несколько лет назад. И главное, так внезапно! Никто этого не ожидал, совершенно никто! Он всегда отличался хорошим здоровьем, был полон сил — и на тебе! В один миг его не стало — сердце остановилось. Я тогда была в жутком состоянии, просто в шоковом! Сама после этого с сердцем в больницу попала. Похороны помню как в тумане, словно все не со мной происходило. Такое вот горе…

— Мама, но ведь прошло же уже несколько лет, пора успокоиться, — мягко и сдержанно проговорил Святослав. — А ты любишь вспоминать, словно нарочно снова себя расстроить хочешь.

— Как я могу не вспоминать! — недоуменно и с упреком посмотрела на него мать. — Это был мой муж, твой отец! Мы с ним прожили всю жизнь и совершенно не ссорились. И теперь забыть все с легкостью?

— Да никто не просит тебя забывать, — поморщился Святослав. — Просто про похороны поменьше думай, лучше о хорошем вспоминай. И вообще, мама, давай прекратим разговор на эту тему. Она не имеет отношения к делу и только отвлекает Татьяну.

— Хорошо, я вообще могу ничего не говорить! — с досадой и обидой проговорила Ирина Александровна и вышла из комнаты. Через пару минут оттуда послышался ее голос: — Слава, ну кто хранит рубашки на стульях? Они же от этого мнутся. Вы прямо как дети маленькие, честное слово!

— Вы не обращайте внимания, — извиняясь, сказал мне Груничев. — Продолжайте.

— Да мы практически уже закончили, — сказала я и снова обратилась к Алене: — То есть благодаря вашим действиям с баллончиком вам удалось освободиться и позвать на помощь, а преступники сразу после этого уехали?

— Да, они попрыгали в свою машину, — кивнула Алена. — Как только увидели, что останавливается автомобиль и из него выходят люди. Ну а я следом вызвала «Скорую» и попросила тех людей подождать ее приезда рядом со мной. Я очень сильно боялась, вы понимаете…

— Конечно, понимаю, — ответила я.

— Я всего этого не видел, — вставил Святослав. — Я почти сознание потерял, лежал как… cловно на тот свет уже переправлялся. Муть одна кругом, не соображаю ничего. Очнулся уже в «Cкорой», понял, что в больницу везут, и опять отключился. Только через некоторое время в себя пришел, уже в палате.

— Я теперь боюсь на улицу выходить, — дрожащим голосом проговорила Алена.

— Ну тебе-то что бояться? — успокаивающе сказал Святослав. — К тому же мама собралась у нас пожить, вот ее и посылай в магазины.

— Да я бы лучше сама сходила, — покосившись с опаской на дверь, понизила голос Алена.

— Ну, — Груничев развел руками, — что поделаешь! Я думаю, это ненадолго, так что потерпи.

Разговор был закончен, мне больше нечего было делать в груничевской квартире.

Около входа в университет крутилась разношерстная публика, состоящая из молодых людей обоих полов, одетых кто крикливо и вызывающе, а кто, наоборот, нарочито невзрачно по так называемой «неформальной моде». Я протиснулась сквозь толпу, поймала два заинтересованных взгляда со стороны юношей с горящими глазами и проследовала в вестибюль. Там меня остановил охранник, изучил мое удостоверение и пропустил внутрь. Людмила Косович работала на кафедре философии, и, чтобы ее найти, нужно было подняться на четвертый этаж.

Наконец я нашла нужный кабинет. В нем находилось несколько преподавателей, и Людмилу Косович я выделила сразу, хотя никогда ее не видела. Из присутствующих она одна подходила под нужный образ, который у меня уже сложился. Это была невысокого роста полненькая женщина в больших роговых очках и с черными как смоль волосами.

— Нет, нет, вы не правы, Лев Борисович, — горячо убеждала она сидевшего за соседним столом седенького тощего господина с тросточкой в руке. — Конечно, по телевизору такое показывают, но к реальной действительности это не имеет никакого отношения.

— Ну я не знаю, — отвечал худощавый старичок, — мне кажется, Людочка, что в нашем споре мы оба забываем о главном. Необходимо помнить, что прагматический выбор и следование нравственному принципу есть одно и то же. Если не следовать принципам, в конечном итоге вы проигрываете, даже если придерживаетесь позиции меркантильной выгоды.

— Ах, слова, слова, Лев Борисович! — махнула рукой Косович. — Одни слова!

— По-моему, вы оба слишком категоричны, — вступила в спор еще одна преподавательница, пожилая женщина строгого вида, с короткой прической и преобладанием мужского стиля в одежде. — Да, кстати, девушка, а вы к кому? — обратила она внимание на меня.

— Здравствуйте, я к Людмиле Яковлевне, — подала я голос, и Косович, прервав жаркий спор, с удивлением повернулась ко мне.

— Если насчет пересдачи зачета, — сурово заговорила она, — то только после десятого, я же предупреждала!

— Нет, я совсем по другому поводу, — возразила я. — Скорее — по личному. Мы можем поговорить наедине?

— А в чем дело? — На лице Косович отразилось беспокойство, и оно передалось строгой женщине, которая тоже с недоумением и даже с подозрением посмотрела на меня. Что касается старичка, то он воспринял мои слова с живым любопытством и наклонил голову, чтобы, видимо, лучше рассмотреть меня и проследить за тем, что будет дальше происходить.

— Это касается одного нашего общего знакомого, — сказала я, злясь на Косович из-за того, что она вынуждает меня объяснять при посторонних цель моего визита.

— Подождите, но я вас не знаю! Что за общий знакомый? — нервно воскликнула она.

Я уже совсем разозлилась и поэтому не стала щадить ее чувства, заявив напрямик:

— Груничев Святослав Игоревич. А меня зовут Татьяна.

Косович вспыхнула, засуетилась, бесцельно вороша на столе какие-то бумаги. Затем она гораздо более внимательным и оценивающим взглядом осмотрела меня. Не знаю уж, за кого она меня приняла, но симпатии в ее взгляде не прибавилось. Может быть, если бы вместо меня перед нею стояла толстая