«Остроумие есть дар, и если вы его не имеете — зачем вы пускаетесь?»
«Отделить судьбу мистическую от гражданской».
«Пока существовала Казань, нельзя было предсказать, кому будет принадлежать европейская Россия: русским или татарам?»
«У нас способнейшие люди не понимают Восточного вопроса».
«Основание в Европе — две силы».
«Остроумие. И если вам Бог не дал, то нечего и решаться на остроты. Почтенное навьюченное нравоучениями существо».
«Европейскому равновесию повинна одна Россия».
«Вы идеалисты 40-х годов, но вы устарели и обратились в нечто хотя и весьма почтенное, но навьюченное целым возом устарелых неподходящих нравоучений, ненужных, первобытных, до того, что даже стыдно читать».
«Изучите православие, это не одна только церковность и обрядность; это живое чувство, вполне, вот те живые силы, без которых нельзя жить народам. В нем даже мистицизма нет — в нем одно человеколюбие, один Христов образ».
«Находить вероисповедную нетерпимость в русском человеке — грешно, просто грешно».
«Искать причины помощи не допускает Евангелие. Просто получай, самарянин».
«А что если б слон родился из яйца».
«А что если б не было истории, а стало быть, не было ни православья, ни единоверия, тогда помогали для более высшей мысли, для свободы — сего первого блага людей».
«Две России: биржевая-жидовская и христианская. Купцы примыкают скорее к биржево-жидовской. Без образования, без развития, мамон, разбогатевшие мужики».
«Огромные народные потрясения, вроде войны, были бы спасительны».
«Нам надо всегда знать и помнить, и быть убежденным, что в решительных общемировых вопросах Россия, если пожелает сказать свое слово или провести свое мировоззрение самостоятельно, — всегда встретит против себя
«Константинополь наш, должен быть наш и больше ничей».
«Франция — нация вымершая и сказала все свое. Да и французов в ней нет».
«Россия в Крымскую войну не бессилье свое доказала, а силу. <…> Несмотря на гнилое состояние вещей, вся Европа не могла нам ничего сделать, несмотря на затраты и долги ее в тысячи миллионов».
«… внутренне состояние наше крепче, как нигде. Самодержавие».
«О Струсберге и его
«Струсберг все-таки лучше Овсянникова. Овсянниковы — испорченный народ».
«Пушкин — главный славянофил России».
«Народ гораздо больше и лучше вашего знает то, что он делает, потому что у него сверх ясного ума еще сердце есть. <…> Посмотрите: народ помогает славянам, чтоб помочь несчастным, болея сердцем (и таким он всегда был сострадательным и всегда готов бывал отдать и кровь, и жизнь несчастному, а не с неба это упало)».
«Душа восстала против прямолинейности явлений. Эту войну народ объявил. Le peuple e'est moi [народ это я]».
«Не проходило 25 лет в сложности и не проходило поколения, у какого бы то ни было народа Европы, без войны, и это с тех пор, как запомнит история, так что прогресс и гуманность одно, а какие-то законы — другое. Тем не менее, идеал справедлив. Да и сказано самим идеалом, что меч не прейдет и что мир переродится
«Турки уступили, — теперь они рассердятся за то, что уступили, и отмстят. Нам надо держать саблю вон из ножен. Всё или ничего от Турции. Если же мы уступим, то нам
«Лучшие люди. Штрусберг. Россия жидовская и христианская».
«Лучшие люди, дворянин, семинарист. Купец есть лишь развратный мужик. Он всегда готов соединиться с жидом, чтоб продать всю Россию. Самое еще лучшее было в нем — любовь к колоколам и к дьяконам. Но есть свой высший Владимир на шее и обед, родня с баронами. Наконец в народе идеалы».
«Теперь я увидал, что такое лучшие люди, по крайней мере, они будут, народ хочет, чтоб они были, и проч. Нынешнее лето лучшие люди определились».
«Потом Россия жидовская и христианская».
«Объявились лучшие люди. За это одно можно заплатить много денег и много крови.
Россия народная сказала, кого она хочет считать своими лучшими людьми. Не биржевиков, меряющих аршином близорукой выгоды. Крови жалко, но пусть умрем, — скажет русский. А вы смотрите, как «Биржевые»: зачем мало выгоды? Но уж в том великая выгода, что мы узнали, что вас не хочет Россия, не
