«…все общество в его целом, сняв с себя старую кожу, остается в тяжелом и комическом виде. Оно — как бы голое. Старые лохмотья, которые все же хоть что-нибудь прикрывали, сброшены и оплеваны, а надеть-то и нечего».
«У меня были тяжелые мгновения, и мне, может быть, отдадут справедливость, что я, может быть, не люблю воздыхать».
«Дворянская честь. Она кончилась известным вопросом Ермолова государю: 'А зачем мы не лорды?'»
«Положительного ничего не будет, кроме пущей мерзости».
«Я ничего не знаю разнообразнее действительности. Зачем обыкновенно люди прибегают к фантазии, чтобы развлечь и развеселить себя? Никакая фантазия не может сравниться с действительностью, если хоть капельку в нее вглядеться».
«Католичество — страшная окаменелость, и как раз в наш век ему надо было окаменеть. Эта страшная вера была главною гибелью Европы. 3-е дьяволово искушение».
«В России демос доволен и удовлетворяется, чем дальше, тем больше».
«Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства, родит цинизм. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Потребности из духовных и великодушных становятся матерьяльными, плотоядными. Является сладострастие».
«Во Франции хоть социализм, а в Германии обоготворение лишь собственной гордости».
«Сластолюбие вызывает сладострастие, сладострастие — жестокость. Зависть, подпольное существо… Справьтесь-ка с такою страстью, как зависть».
«Скоро сильных держав не будет, будут разрушены демократией. Останется Россия».
«Наука — великая идея, согласен. И в науке надо великодушие, самопожертвование, но многие ли занимаются, собственно, для торжества науки? Напротив, в долгий мир и наука покрывается плесенью утилитаризма».
«Война окунает в живой источник».
«…война очеловечивает, а мир ожесточает людей. Другое дело, если б все были и впрямь братья. Обнялись бы».
«Есть совесть и есть сознание. Есть всегда сознание, что я сделал дурно, и, главное, что я мог сделать лучше, но не хотел того».
«Как всякое преступление называть болезнью, называли и подвигом».
«Не надобно стыдиться своего идеализма и своих идеалов. Успокойся, ты проповедуешь прекрасное, а стало быть, истинное».
«Народ наш имеет мнение, если с ним искренно, и пойдет даже за славян».
«Кто же как не историк укажет на высшую честь и правду».
«Разве не уверяли еще недавно миллион людей в образованнейшей нации, что невольничество негров — необходимая вещь».
«Благодарность, честь нации бледнеют перед практическим, но высшим понятием чести всегда лучшим, даже в ущерб себе».
«Есть моменты, когда и справедливейший человек не может, почти не должен быть беспристрастным. Народ услышит всегда призыв искренний».
«Прелесть бесконечная, мучающая меня прелесть и в то же время беда».
«Нигде так не жил уединенно, как в каторге 4 года, нигде так не уединяетесь».
«Немцы не любят давать».
«Славянские идеи перестали быть славянофильскими, а перешли и высказались отчетливо в общем сознании».
«Крики славян против России не могли не быть».
«Православное дело — не в смысле лишь церквей, не в старушечьем лишь понимании».
«Да, хорошо жить на свете, и жить, и умирать».
«А всего лучше смотреть на детей. Пусть моя жизнь прошла, но эти…».
«Без детей нельзя было бы так любить человечество».
«Женщины — польки, француженки. Мне на этот раз любопытнее были англичанки».
«И мне ужасно хотелось говорить, но Парадоксалиста уже не было».
«Атеизм понял наконец, что православное дело не есть лишь целая церковность (как непременно поняла бы Европа: le fanatisme religieux), а есть прогресс человеческий, и все очеловечение человеческое, и так именно понимается русским народом, ведущим все от Христа и воплощающим все будущее во Христе и в идее его, и не может представить себя без Христа — тогда как в Европе это давно раздвоилось».
«Не существует ли закона, то есть что если мужчины начнут любить женщин других наций по преимуществу, то тогда разлагается этот народ».
«Сколько здесь удивительных роз и прелестных женщин. Розы продаются».
«Что приятнее, как видеть людей в празднике, в веселье, а сводится на плоские рессоры».
«Дети и земля кажутся мне чем-то неотъемлемым друг от друга».
