– Вы сказали, что я не умею лгать.

Гэйб нахмурился, заметив явную неуместность замечания.

– Да, я так сказал.

– А что, если я всё испорчу — в разговоре с судьёй или правительственным чиновником, или кто там будет задавать вопросы?

– Испортите что?

– Ш... шахматную партию. Сказав, что мы вступили в брачные отношения, когда мы этого не сделали.

Гэбриэл сверлил Калли глазами.

– О чём вы говорите?

Она уставилась в точку над его плечом, сделала глубокий вдох и произнесла:

– Я думаю, возможно, нам следует выполнить наши супружеские обязанности.

Одна тёмная бровь Гэйба приподялась.

– Ради шахматной партии?

– Да, – здесь Калли почувствовала себя увереннее. Это был всего лишь вопрос законных обязательств, а не что-то, что было необходимо ей или что заставляло её испытывать боль и желание. Она просто предлагала выполнить свой долг. Бесстрастно.

– Потому что вы не хотите лгать.

– Верно.

– Итак, принцесса, вы говорите, что хотели бы сделать этот брак по-настоящему законным? – мягко спросил Гэйб.

Калли сглотнула и кивнула.

– Да. Если вы не возражаете.

– О, я не возражаю.

Она закрыла глаза и замерла в ожидании. Ничего не произошло. Гэбриэл не пошевелил ни единой мышцей. Калли знала это точно; она до боли чувствовала все его мышцы.

Калли открыла глаза и обнаружила, что он смотрит на неё с загадочным выражением на лице.

– Ну и? – спросила она.

Гэбриэл улыбнулся той ленивой, лукавой улыбкой, от которой её тело плавилось, словно мёд.

– Начинай ты.

– Я? – с трудом выговорила Калли. – Я должна начать?

Гэйб улыбнулся.

– Да, начинай ты, – он перекатился, лег на спину, положил руки под голову и приготовился думать об Англии. Он мог умереть счастливым.

Его супруга приподнялась на локте и в замешательстве уставилась на него.

– Но что я должна делать?

– Всё, что хочешь, – она выглядела такой прекрасной и такой смущенной. Калли сказала, что хочет больше контролировать ситуацию, и он собирался проследить, чтобы она получила желаемое.

Не отводя взгляда, Калли села на кровати, и ему потребовалась вся сила воли, чтобы остаться неподвижным. Ее ночная рубашка на самом деле не была ночной рубашкой, это был инструмент для мучения мужчин: она открывала… почти всё, а скрывала… ничего она не скрывала. Перед его глазами предстала тоненькая, как паутинка, ткань, струящаяся по ее полным кремовым грудям. Шелковая завеса, сквозь которую виднелись соски темно-ягодного цвета. Набухшие, твердые, ищущие его ласк.

Это зрелище возбуждало сильнее, чем абсолютная нагота. Или, возможно, все дело в том, что эта женщина волновала его больше, чем любая другая в его жизни. У него же были сумасшедшие эротические фантазии, даже когда она была одета в ту огромную розовую фланелевую палатку, которую ей одолжила миссис Барроу. Слава Богу, кто-то – ангел, без сомнения! – дал Калли это шелковое одеяние, приглашающее погрузиться в безумие, облачение, ласкающее изгибы ее тела, скрывающее и демонстрирующее одновременно.

Боже, даже сейчас, когда ее милое серьезное личико морщилось от отчаяния, пока она смотрела на него сверху вниз, она была прекрасна.

– Но всегда начинают мужчины, – настаивала Калли.

– Не всегда, – возразил Гэйб, – кроме того, я устал.

Он потянулся, продолжая все так же держать руки за головой, сцепив пальцы замком. Он не был уверен, что, опусти он руки, не потянется к ней. Важно, чтобы именно она начала первой.

Очевидно, что его жена никогда не делала этого прежде. И будь он проклят, если допустит, чтобы их первый раз состоялся лишь по той причине, что они должны узаконить свой брак. Или потому, что она желает принести какую-то смехотворную жертву.

Калли обманывала себя, притворяясь, что не была так же возбуждена, как и он. Гэйб не требовал от нее, чтобы она призналась в своем желании вслух – он уважал её сдержанность, – но хотел, чтобы она поняла, что чувствует по отношению к нему.

Именно Калли начала все это, дразня и искушая его. Начала уже после того, как он предупредил ее. И теперь он намеревался свести ее с ума от страсти – так, как она сводила его с ума с той самой ночи, когда они встретились впервые.

Гэйб собирался подарить ей – и самому себе – ночь, которую они будут помнить всю свою жизнь. И, как он надеялся, эта ночь станет первой в череде многих последующих. Это была его женщина. Он хотел состариться вместе с ней или умереть в один день, дожив до глубокой старости.

– Слишком устал? – Калли откинула одеяло и посмотрела на его кальсоны, где его мужское достоинство делало всё возможное и невозможное, только бы выпрыгнуть наружу. – Лжец! – воскликнула она. – Прекрати меня дразнить!

– Почему? Ты же меня дразнишь.

– Я этого не делаю, – возмущенно возразила Калли.

Взгляд Гэйба переместился на ее грудь в шелковом облачении, и женские руки тотчас же взметнулись, прикрывая наготу. Ему захотелось застонать, но почти сразу же ее глаза стали задумчивыми, а взгляд переместился на его собственную обнаженную грудь.

Калли протянула руку и прикоснулась к его коже, легко лаская кончиками пальцев, исследуя, одновременно всматриваясь в его лицо, чтобы видеть отклик. Она коснулась мужского соска, и он затвердел под ее рукой. Калли нежно потерла его, а затем принялась ласкать оба соска одновременно. Гэйб застонал и выгнулся под ее руками, пытаясь сохранить самообладание.

Калли задумчиво поглаживала его грудь одной рукой, а другой продолжала нежно царапать сосок. Ее взгляд переместился туда, где едва заметная полоска темных волос пересекала живот и исчезала за поясом кальсон. Гэйб приготовился почувствовать ее прикосновение там, но она не сделала ни одного движения в желанном направлении. Проклятье!

– Ты как ожившая статуя, – прошептала она восторженно, касаясь его пальцами, лаская каждую линию, каждую выпуклость его мускулистого тела, – я подумала об этом, когда смазывала тебя той мазью. Идеально сложенный, такой твердый, сильный и тем не менее теплый, –  двигаясь, она слегка задела его грудью.

– Очень твердый, – задыхаясь, проговорил Гэйб, – очень теплый.

Вряд ли он сможет выдерживать эту пытку долго. «И кто кого должен был сводить с ума?» - подумал Гэйб.

Калли снова посмотрела на бугор в его кальсонах и принялась задумчиво покусывать губу. Гэбриэл громко застонал.

– Когда-нибудь твой рот убьет меня.