бывший проспект Мая, и угловые здания по обе стороны проспекта остались целы. Вот в этих домах, по шесть бойцов в каждом, и сосредоточились основные силы отряда. Я же с обоими Очкариками занимал позицию прямо напротив выхода проспекта на площадь.
Мишка негромко свистнул. Я повернул к нему голову, и он показал выпяченный указательный палец. «Один», – понял я и дал отмашку стволом автомата. Краем глаза я увидел движение в окне второго этажа правого здания. Там приняли сигнал, сейчас ребята наверняка рассредоточивались по огневым точкам. Я махнул Леньке, затем подполз к краю моей баррикады из мусора и осторожно выглянул. Мне понадобилось секунд пять, чтобы обнаружить марсианина. Он почти сливался с местностью и плавно передвигался по остаткам тротуара, словно плыл по нему. Больше всего это походило на перемещение уродливого старого холодильника, из которого торчали в разные стороны шесть гипертрофированных конечностей. Казалось, будто сам холодильник был ожившей иллюстрацией к «Мойдодыру», а пару лишних конечностей художник намалевал по пьяни.
Марсианин приближался, теперь он двигался гораздо медленнее. Я прикинул, что с такой скоростью на расчетной точке он окажется минут через пять. А в следующий момент меня пробрал холодный липкий страх, который до сих пор я усиленно сдерживал. Я подумал, что марсианин явно знает о нашем присутствии, и если он начнет стрелять раньше, чем окажется в траверсе между домами, то нам конец – ребята могут попросту не успеть. Я решил, что открою огонь при первых признаках активности этой дряни, а секунду спустя увидел второго. Тот находился метрах в двухстах позади первого, он так же медленно плыл вдоль по проспекту, сохраняя дистанцию.
«Гады, – подумал я, – гады, гады, гады, сволочи гребаные, вонючки, чтоб вам сдохнуть, паскуды!» Я лежал, вдавив приклад автомата в плечо, и ругался про себя страшными, грязными словами, мешая проклятия с матерной бранью. Страх долго не хотел уходить, он уже завладел мной, почувствовал себя хозяином и теперь стрелял холодным потом из пор. А потом я подумал о Варе, и страх за нее вытеснил мой собственный.
«Только не Варю, – как заклинание, твердил теперь я. – Убей меня, убей всех, пусть никого не останется, только пощади Варю». А затем я внезапно осознал, кого я прошу и умоляю смилостивиться, и мысль о том, что молитва обращена к этим уродам, буквально пробила меня. Я стиснул зубы и, глубоко вздохнув, взял себя в руки. Страх ушел, его больше не было, осталась лишь ненависть. И когда марсианин оказался внутри расчетного сектора, я вскочил на ноги, остервенело рванул спусковой крючок и заорал: «Огонь!»
Не знаю, сколько длился этот бой. Наверное, считаные секунды. Огонь из пятнадцати стволов накрыл марсианина. Потом слева от меня вспыхнуло, и сразу вслед вспыхнуло справа. Несколько вспышек прошло по окнам обоих домов, и вдруг рев и треск оружейной пальбы прекратились, и в наступившей тишине лишь одинокий пронзительный голос, надрываясь, кричал: «Не стрелять!» Я не сразу понял, что голос этот мой, а поняв, повалился ничком на мешанину из обломков кирпича, бетона и собачьих скелетов, и наступила полная тишина. Я отжался на локтях и выглянул из-за укрытия. Марсианин лежал на земле, из прорех на его теле теперь пузырилась и стекала струйками на землю отвратительная зеленовато-бурая жидкость.
Раненая тварь издыхала. Она уже больше не шевелилась и лишь издавала слабый писк, похожий на повизгивание крысиного выводка.
Мы стояли вокруг умирающего монстра. Десять человек, все, кто остались. Я обнимал Варю за плечи, но это не помогало – нас обоих ощутимо трясло.
– Эта мразь удрала, – сказал Володька Кудлач. – Гребаная падла. Бросил своего и удрал, унес ноги, сволочь.
– Этого надо добить, – сказала Вика. – Он так еще может долго промучиться.
– Пускай мучается! – заорал на нее Кудлач. – Пускай корчится, гнида. Пять наших, пятеро, где они, а? Ничего же не осталось, вообще ничего, как не было. Нечего даже хоронить. Четыре парня и девочка, а? В обмен на эту гадину, на эту вот проклятую сволочь.
– Всё, – сказал я. – Всё на этом. Мы проиграли войну. Кто же мог знать, ребята. Кто мог знать, что эти гады бросают своих.
Мне никто не ответил. Девять человек стояли вокруг меня, опустив головы, и молчали.
«Ты должен был знать, – ударил меня в висок внутренний голос. – Ты, лейтенант-самозванец, должен был знать. Знать, а не разменять пятерых своих на эту падаль. Они на тебе, все пятеро. Братья Очкарики, Витя Завьял, Дима и Леночка. И будут теперь на тебе всегда».
Вечером мы сколотили плоты. Оттолкнули их от берега и пустились в сплав по реке.
Мы вернулись в город через десять лет после того, как марсиане оставили нас в покое. Мы живем в огромном доме впятером: я, моя жена Варя и трое наших детей. Дом стоит на углу площади Труда и проспекта Мая. Напротив – его близнец, в котором живут Володька Кудлач, Вика и их дети. Всего же в городе около двух десятков семей. И столько же одиночек – из тех, кому повезло уцелеть.
Недавно Володька принес полбанки самогонного спирта, мы подвыпили, и он сказал, что, возможно, марсиане вовсе не воевали с нами.
