он...

Губы у нее дрожали, на глаза навертывались слезы.

– Что с ним, он погиб? – заорала она и, сжав виски ладонями, как затравленное животное, глянула Иннокентию в глаза.

– Он сам виноват, – с трудом проговорил Иннокентий, – дурак...

Он вздохнул и бессильно опустился на камни.

– Боже, боже... – скулила, словно раненая собака, Галина. – Как же это случилось? Ты... это ты... Это ты вынудил его... Валька! – отчаянно взвыла Галина. – Ты ненавидел его, желал ему смерти!

Она перестала качаться и теперь надвигалась на сидящего на земле Иннокентия.

Он медленно поднялся.

– Что ты говоришь! – крикнул он. – Да если бы я хотел его смерти, я бы не стал спасать его на реке!

– Тогда спас, а теперь угробил! – заладила свое Галина.

Она налетела на него точно шквал ветра и принялась ожесточенно колотить его в грудь своими острыми кулачками. Он крепко обнял ее, трясущуюся от злобы и желания зарыдать. Галина дернулась, но Иннокентий оказался сильнее. Он еще сдавил ее тело, так что ее голова вжалась ему в грудь.

Он почувствовал, как разжались готовые укусить его зубы, как содрогнулось тело девушки, а потом ощутил, как быстро намокает от ее горючих слез рубашка.

Подошедший к ним Юрка, который все это время растерянно наблюдал за ними со стороны, не раскрывал рта. Он встретился глазами с Иннокентием.

Тот прочитал во взгляде приятеля сочувствие. Между тем плач Галины сменился неистовыми рыданиями. Иннокентий ослабил хватку, и она опустилась на камни, не в силах больше стоять. Иннокентий и Юрка сели рядом.

– Чертовы сокровища... – стонала Галина, – если бы не они... Валька был бы жив!

– Если бы не его характер... – Иннокентий умолк, понимая, что Галина не в том состоянии, когда прислушиваются к разумным доводам.

– И зачем ты только появился! – сквозь слезы девушка с ненавистью и упреком смотрела на Иннокентия.

Юрку она упорно не замечала.

– Никто не заставлял его прыгать с обрыва, – последние слова задели Иннокентия, и выдержка ему изменила. – Он украл у меня пластину по заданию Хазара... Вот почему тот вас отпустил – он прицепил Вальке маяк, и Хазар досконально знал наш маршрут. И сейчас знает, где мы находимся...

Все это Иннокентий произнес на одном дыхании. Рыдания смолкли. Теперь Галина тихо лила слезы и качала головой, словно не соглашаясь с тем, что сказал Иннокентий.

– Врешь! – прорычала она, и ее глаза мгновенно высохли, наполнившись свирепой ненавистью. – Ты врешь!

Она поднялась, шатаясь, и пошла к пещере. Потом вдруг застыла на месте, оглянулась и глазами сумасшедшей уставилась на Иннокентия.

– Все вы врете, вы заодно! – крикнула она и заковыляла к пещере. – Я с вами не пойду, вы – убийцы!

Иннокентий с Юркой двинулись за ней. Они снова услышали душераздирающие рыдания. В пещеру войти не решились и только молча переглядывались, стоя у входа.

– Валька-а-а-а... – ревела Галина. – Валька-а-а-а...

Что же я теперь буду дела-а-ать? – причитала она.

– Нужно ее как-то успокоить, – тихо сказал Юрка.

– Надо, – без энтузиазма согласился Иннокентий.

Он исповедовал мнение, что человека успокаивать не надо, нужно просто ему дать время, чтобы он сам успокоился. Тем более что-то объяснять девушке, склонной во всем обвинять его и видеть в нем едва ли не врага и тайного ненавистника, было задачей не просто пустой, но заведомо проигрышной. Мрачные мысли шевелились у Иннокентия в мозгу.

Он думал, что Галина никогда не простит его, что она для него навсегда потеряна. И даже если она смягчится или сделает вид, что смягчилась, если даже захочет и дальше быть с ним, тень Валентина вечно будет стоять между ними. Но ведь она должна была все видеть...

Юрка тоже повесил голову. Он плохо знал Галину, а потому не предполагал, как к ней подойти. Он ждал каких-то действий от Иннокентия, но, видя, что тот пребывает в растерянности, решил не вмешиваться.

Чуть только рыдания утратили свою неистовую силу и протяжность, приятели все же рискнули показаться в пещере. Галина сидела в дальнем конце, обхватив колени руками и положив на них голову. Ее глаза смотрели в каменный пол. Она и вовсе прекратила плакать, только порой редкая слеза стекала по ее грязной от соленых разводов щеке.

– Ты опять будешь говорить, что он сам виноват? – подняла она на Иннокентия неприязненный взгляд.

– Ничего я говорить не буду. – Он сел рядом, потрепал ее рукой по плечу. – Но как бы то ни было, думаю, тебе не стоит уходить. Мы продолжим путь... Тебе негде жить, а в Питер, полагаю, ты со мной не поедешь...

Галина сделала гримасу. Но, услышав про Питер, она потеплела.

– Я проклинаю эти сокровища, – дрожа всем телом, пробормотала она. – А ты мне продолжаешь капать на мозги!

– Мы не должны сдаваться, – упорствовал Иннокентий. – Иначе грош нам цена.

– Тебе легко говорить – ты не любил Вальку! – с обидой воскликнула она.

– Да, не любил, признаюсь, но не желал ему смерти...

Они тронулись в путь, когда на Юркиных часах обе стрелки сошлись на одной цифре – двенадцать. Галина была удручена и неразговорчива, Иннокентий и Юрка хранили молчание. Галина не убежала, не бросила друзей. И это Иннокентий считал своим скромным достижением.

Значит, она ему поверила. Несмотря на все оскорбления и показное недоверие.

Они медленно продвигались к границе с Абхазией. Взбираясь все выше и выше, они недоумевали: сколько же продлится этот подъем.

Около четырех сделали привал недалеко от тисовой рощи. Миновав ее, чуть спустились по склону, а потом дорога снова повела их вверх. Они вошли в дубовый лес, оплетенный змеиным маревом лиан. Ломоносы, сассапарили, обвойник источали знойную влагу. Продираясь сквозь это чадящее зеленое облако, друзья растеряли остатки сил и снова расположились на привал.

Галина дала волю чувствам. Ни о какой еде никто не думал – все были слишком подавлены. Даже Иннокентий, не питавший к Валентину дружеских чувств, ощущал какую-то странную пустоту. Он привык с кем-то спорить, не соглашаться, противоречить, что-то отстаивать, а в наступившем молчании образовалась незаполнимая брешь.

Поднявшись еще выше, они снова увидели сосновый лес. Сосна не знала себе равных по взбиранию на кручи. Несмотря на большую высоту, путешественники больше не видели море – мешали несколько параллельно идущих горных цепей.

Напоминавший лавандовые заросли закат поверг их в печаль.

Галина сокрушалась о брате, Юрка тихо сочувствовал ей, а Иннокентий ощущал себя лишним в этом покойном соразмерном мире, где солнце, нисходя, одевает горы в яркую фиолетовую тень, а небо при этом тлеет и расплывается, как воск декоративной сиреневой свечи.

Такого заката Иннокентий никогда не видел. Он был таким же неспешным, как и на море, но выдержан в единой гамме, и потому от него веяло каким-то гармоничным смирением. А когда душа пребывает в сумятице, когда ее неволят грустные думы, великолепие морских закатов порой повергает в ужас. Дивишься собственной серости и незначительности.

В горах, где чувствуешь себя более оторванным от мира, чем на берегу или среди водной пустыни, тебя посещает печаль, глубокая, как ущелье, безмолвная, как горная вершина. Ты равен миру, его вечернему покою, и это равенство, как достигнутая цель – причем достигнутая единственно благодаря твоему присутствию на определенной высоте, – будит в тебе умиротворенную грусть с тонким отзвуком