картошку:

– Заткнись, сопляк! Быстро сюда бутылку!

Сашка тут же вскочил, выбежал с кухни, вернулся с пустой бутылкой, показал ее, перевернув кверху донышком, Петровичу.

– А коньяка больше нет, Петрович! – сказал он. – Ты его весь вылакал. Только водка осталась да пиво.

Петрович тяжело вздохнул, оперся о стол, обмяк, сказал, бормоча себе под нос:

– Ладно, хрен с ним. Пусть водка... И пиво...

Оперевшись на плечо Сашки, он побрел куда-то в комнаты, прочь с кухни, оставив Юльку готовить ужин. Ей уже начинало казаться, что, кроме нее, в этой квартире есть больше никто не будет. Мужчины явно собирались черпать жизненные силы исключительно в водке и пиве.

Через пару минут Сашка вернулся. Глянул, как Юлька ставит кастрюлю в микроволновую печь, одобрительно кивнул.

– Все, Петрович ушел в запой, – сказал он. – Теперь на неделю как минимум. Раз весь коньяк вылакал и за водку с пивом принялся – верный признак.

Юльке очень не понравилось такое положение дел.

– А он не думает, как в таком состоянии с ментами общаться будет? – спросила Юлька.

– Да ну его на хрен, ни о чем он вообще не думает, – отозвался Сашка. – И, собственно, правильно делает. Ты о ментах зря беспокоишься, они к нам больше не придут, ничего против нас у них нет.

– Ты Полыхаеву звонил, говорил с ним?

– Угу! – Сашка в этот момент отломил кусок хлеба и начал жевать его. – Ты не боись, все будет нормально! – сказал он с набитым ртом.

– А по запчастям можно определить, что они с угнанных автомашин? – спросила Юлька.

– Смотря какие запчасти! – отозвался Сашка, прожевав хлеб. – Номер двигателя, например, заносится в техпаспорт, и если такой двигатель у нас найдут, прицепятся с вопросами, что и откуда...

– И на складе у вас есть такие двигатели?

– Было два, – подтвердил Сашка. – С не перебитыми еще номерами и не разобранные. Но я вот Полыхаеву позвонил, он обещал все бросить и поехать их прятать.

– А остальные детали?

– А этот хлам пусть лежит, ничего они по нему не докажут!

Внутри микроволновой печи что-то щелкнуло, мигавший зеленым светом таймер погас, дверь микроволновой печи приоткрылось, показывая, что блюдо готово к употреблению. И вправду в этой печи готовить фантастически быстро и удобно, решила Юлька. Она вытащила кастрюлю, открыла крышку, оттуда повалил горячий пар, стала раскладывать еду – это была тушеная картошка с печенью – по тарелкам. Нарезала хлеб, одну из тарелок протянула Сашке.

– На, отнеси хозяину.

Тот, наблюдавший за Юлькиными приготовлениями, вдруг смутился и с сомнением покачал головой.

– Не будет он сейчас ничего есть, – сказал он. – Если только ты его уговоришь.

Юлька вздохнула, взяла в руки ложку, тарелку, хлеб, отправилась в комнату Петровича.

Комната, где сидел Петрович, была убрана в багрово-красные тона на манер шатра персидского шаха. Юлькины ноги, едва она вошла, так по щиколотку и утонули в мягком пушистом ворсе разложенного на полу ковра, одного из тех, по которому кажется кощунственным ходить иначе как босыми ногами. Диван в комнате Петровича был низким, сидящий на нем человек ощущал себя устроившимся почти у самого пола, но зато он был очень широкий, четверо запросто могли бы устроиться на нем на ночлег. Кресел и стульев в комнате Петровича не было, зато по углам стояли обитые ворсом тумбы, а у самого дивана – низкий журнальный столик, на котором стояла настольная лампа-ночник, лежали какая-то книга и знакомый уже Юльке сотовый телефон. В углу, слева от окна с наглухо занавешенными шторами, стоял на низенькой подставке телевизор, на нем – видеомагнитофон, рядом с ним – шкаф со множеством видеокассет на полках.

В момент, когда Юлька вошла, телевизор работал, и исходящий от экрана свет был единственным, что боролось с романтичным полумраком в комнате Петровича. Поэтому Юлька не без труда его разглядела. Он сидел прямо на персидском ковре, уставясь словно зачарованный, на телеэкран, и пустые бутылки из-под коньяка валялись рядом с ним. Конечно же, Петрович смотрел очередную кассету с записью выступления Марины Дягилевой. Юлька сразу узнала ее лицо, виденное один раз в момент смерти, а в другой – на портрете в вестибюле музыкального училища. Юльке было немного жутко смотреть на телеэкран, видеть там эту девушку, зная, что ее больше нет на свете. Вместе с тем у нее возникло желание рассмотреть ее поподробнее, поближе.

К удивлению своему, Юлька обнаружила,что Марина Дягилева не была секс-бомбой в известном значении этого слова, не смогла по параметрам своего тела стать супермоделью, вообще хоть раз оказаться на обложке модного журнала. Роста она была среднего, ноги не безупречно прямые и уж никак не длинные, точно из ушей растут, как это ценится к порнобизнесе. Грудь у нее была маленькой, почти детской, совершенно неинтересной для мужиков. Лицо круглое, как блин, даже немного скуластое, калмыцкое, нос курносый, щеки чересчур пухлые, и было заметно, что около носа и под подбородком уже образовались жировые складки, которые с возрастом так портят внешний вид любой женщины.

Но вместе с тем от всего ее облика, от манеры петь, танцевать, вообще двигаться по сцене исходила такая фантастическая, заводящая сексуальность, такая энергия пола, что даже Юлька, хотя жизнь путаны заставляла ее всякий раз думать о сексе с усталостью и даже с отвращением, – даже она вдруг отчетливо поняла, что же влекло мужиков к этой внешне малопривлекательной девушке. Что заставляло того же Петровича сначала бешено ревновать, затем даже убить ее из ревности, а вот теперь, когда все было кончено и Марины Дягилевой больше не было на свете, часами сидеть перед телевизором и запоем смотреть ее видеозаписи.

Она пела забойный рэп, тот самый, что придумали американские негры городских трущоб, самый сексуальный из всех разновидностей музыки, где не только манера исполнения должна выражать призыв, но и музыка, ритм, даже текст песен полон разного рода непристойностей, сальностей, намеков и откровенной похабщины. Марина пела текст рэпа по-русски. И там было все, чему положено быть в рэповом тексте. От этого ее выступление становилось еще сексуальнее.

Юлька Фролова, хоть уже полтора года продавала собственное тело, по образованию была все-таки музыкантом, кое-что понимала в музыке и, слушая пение Марины, пришла к убеждению, что поет она в сущности посредственно, голос имеет слабый и невыразительный, под стать ее внешности. Все, что имела, чем могла удивить эта девочка, так это буйной, сумасшедшей сексуальностью, фантастическим образом проявлявшейся в пении. Что ж, где-нибудь в Америке, где все помешаны на этом «sexy», она могла бы, наверно, сделать карьеру порнозвезды. Здесь же, в России, стала жертвой мелкого криминального авторитета, промышляющего угоном автомобилей и продажей запчастей.

– Это с выступления в Юрмале записано, – сказал стоявший за ее спиной Сашка. Он тоже как зачарованный смотрел на экран. – Но это еще что! Есть кассета, где она в «Ротонде» стриптиз показывает, вот это класс, вообще обалдеть. Петрович не зря на Леху взъярился, что он эту кассету кому-то отдал.

Выступление Марины между тем кончилось, по телеэкрану побежали полосы, но Петрович, не замечая этого, продолжал тупо, остановившимся взглядом, глазеть на телеэкран. Юлька поставила тарелки с едой на журнальный столик, нагнулась, подняла с пола валявшийся там пульт, выключила телевизор и видеомагнитофон. Сашка тем временем включил свет.

– Ну, – сказала Юлька, опускаясь около Петровича на колени с тарелкой в руках. – Давай поедим, Петрович, смотри, какая картошка с печенкой!

– Иди на хрен, – отозвался Петрович, по-прежнему глядя на пустой телеэкран.

– Да брось ты его, – флегматично сказал Сашка. – Не будет он ничего жрать. Он, когда пьет, крошки хлеба съесть не может, тошнит его от еды.

Юлька вдруг почувствовала, как злоба вскипает в ее груди, подступает к горлу. Она резко вскочила, посмотрела в упор на небрежно опирающегося на дверной косяк Сашку.

– Слушай, ты! – сказала она ему яростным шепотом. – Врубись наконец, что завтра к вам снова могут нагрянуть менты!..