одновременно пообещать гарантии от этой угрозы. Здесь-то американская однополярная стратегия получает свою конкретизацию. Америке выгодно:
— чтобы влиятельные элиты в разных странах мира, тяготеющие к Западу, чувствовали себя неуютно среди собственного населения; удобно себя чувствующие, нашедшие общий язык с туземным большинством, были бы менее зависимыми от внешней американской поддержки;
— чтобы увеличивалось количество стран-сателлитов, также противостоящих региональному окружению, не имеющих надежной геополитической опоры вокруг и потому нуждающихся в высоком американском покровительстве; одинокие, чувствующие себя во враждебном окружении и готовые опираться на могущественного заокеанского покровителя — вот кто будет выступать проводником американского влияния ('атлантизма') в мире;
— чтобы над странами, лишенными или лишаемыми собственных средств обороны, постоянно тяготело чувство опасности, непредсказуемости окружающего мира, чреватого перманентной угрозой хаоса; всякая диктатура моментально повисает в воздухе, вызывая недоуменные вопросы, если она не подпитывается атмосферой апокалипсических ожиданий и присутствием врага, в любую минуту готового поднять голову.
Наши «демократы», в сознании которых мирно уживаются либеральный мировой порядок и однополярная диктатура, неприятие 'традиционалистского большинства' и упование на легитимную власть, невозможную без электоральной поддержки этого самого большинства, гражданское общество и социально безответственная стихия рынка, рождающая массовое люмпенство, демонстрируют шизофреническую расщепленность мышления, не считающегося с логическими противоречиями. В данном случае стратегическая логика состоит в том, чтобы из уже никем не оспариваемого, «констатирующегося» тезиса однополярности вывести заложенные в ней следствия.
Если мир однополярный и США как единственная сверхдержава готовы сделать все, чтобы сохранить эту однополярность и извлечь из нее все возможное, то пора по-новому взглянуть на идеологию и практику американизма. Если однополярный мир — это диктатура удобно устроившегося меньшинства, то и американизм превращается из либеральной идеологии в идеологию глобальной диктатуры «приспособленного» меньшинства над «неприспособленным» мировым большинством. Весь уже известный из опыта многовековой политической истории арсенал приемов, посредством которых диктатуры оправдывали и обезопасивали себя, становится арсеналом победившего американизма, готового любыми средствами закрепить свою победу на весь XXI век.
Расставание американизма с демократией проходит согласно тем же приемам и канонам, по которым проходило расставание социал-демократии, достигшей в большевизме своей «высшей», коммунистической стадии, со 'сладенькими иллюзиями' и «побасенками» прежнего 'абстрактного гуманизма'.
В начале ХХ века коммуницизированный социализм решительно противопоставил себя классической демократии.
В начале XXI века американизированный либерализм, обретший черты социал-дарвинизма, столь же последовательно противопоставляет себя всей европейской демократической традиции.
Но в ХХ веке коммунистический тоталитаризм нашел себе противовес в лице западного либерализма; новый социал-дарвинистский тоталитаризм, не оставляющий шансов неприспособленным, подобного противовеса пока что не имеет. Вот почему история XXI века обещает быть еще более трагедийной, чреватой экзистенциальными «провалами» в невозможное, нежели история ХХ века.
Выше уже отмечались три направления американской стратегии во внешнем мире, связанные с оправданием однополярной диктатуры и созданием атмосферы, ее питающей: противопоставление правящих элит массам; противопоставление стран, согласившихся на роль американских сателлитов, их региональному окружению (в случае, если оно считается враждебным США); насаждение 'управляемого хаоса' в целях подкрепления миссии 'американского народа' как последнего гаранта ускользающего порядка.
Рассмотрим эти направления по отдельности.
§ 4. Как сделать власти предержащие одинокими в собственном отечестве?
Обычно не замечаемое, но удивительное состоит в том, что современный либерализм давно уже стал не партией мира и согласия, а партией войны — гражданской и мировой. Дело в том, что навязываемые им директивы, — а речь идет о директивном политическом мышлении, — совершенно неприемлемы для большинства, сохранившего потребность в национально-государственной и социальной защите. Посмотрите, какие предписания содержит Вашингтонский консенсус — триумвират,[26] олицетворяющий диктатуру финансового капитала в современном мире.
Запрет на любые программы развития и социальной поддержки, чреватые дефицитом государственного бюджета. Отсюда — пресловутые секвестры образования, здравоохранения, систем социальной защиты, программ поддержки молодежи, женщин, престарелых.
Прежняя философия дефицитного бюджетного финансирования строилась не только на солидаристской этике и принципах уравнительной справедливости, обязывающих поддерживать непреуспевших. Она представляла собою и специфическое выражение инвестиционного принципа роста, ибо одно дело программы помощи незащищенным группам, представляющим «прошлое» (пенсионеры, представители устаревших профессий, жители депрессивных регионов), другое — финансируемые из бюджета программы поддержки и развития хрупких ростков нового (еще не ставшей на ноги молодежи, перспективных социальных и научно-промышленных новаций, временно не способных оправдаться по критериям рыночной рентабельности, и т. п.).
Теория «дорогих» (социально крупных) денег игнорирует это различие между целерациональными социальными бюджетами, связанными с финансированием новаций, и ценностно рациональными социальными бюджетами, связанными с морально оправданной поддержкой «отставших» и незащищенных групп. Социал-дарвинистский принцип, ориентированный на тех, кто сию минуту демонстрирует рыночный успех, следовало бы признать не только вызовом социальной справедливости, но и вызовом социальной эффективности, далеко не всегда совпадающей с критериями экономической рентабельности.
Это обещает объединить в едином протестном движении и тех, кого защитить нас обязывает великая моральная традиция, и тех, чья защита и самозащита олицетворяют императивы прогресса и развития. 'Партия реванша', представленная 'Вашингтонским консенсусом', противостоит тем и другим. Фактически эта партия выражает статус-кво, выгодное уже преуспевшим, и направляет свои усилия на то, чтобы не только избавить их от социально ответственного поведения, но и от возможной конкуренции тех, кто завтра мог бы стать на ноги и дать новый импульс национальному и мировому развитию. Отсюда — категорический запрет на защиту национальной промышленности, на таможенные тарифы, на государственное авансирование подсистем и групп роста.
В свое время государственные программы дефицитного финансирования обеспечили рывок вперед сегодняшних рыночных лидеров. Поощряемая из госбюджета 'экономика спроса' позволила ведущим странам Запада, в первую очередь самим США, выбраться из трясины мирового экономического кризиса и создать систему управляемого роста. Элементы этой системы — в виде субсидий национальному сельскому хозяйству, кредитования науки и образования в странах нынешней метрополии 'первого мира' — поныне сохраняются. Двойной стандарт нового мирового порядка состоит в том, что то, что позволено победителям, запрещено побежденным — дабы их экономический, социальный и культурный реванш не мог состояться
