но священник отказался.

В этом не было ничего разумного, но, положа руку на сердце, священник и не был в эти часы вполне разумен: в глазах сверкали огненно-красные всполохи, а в голове бродили тяжелые, горячие мысли о расчленениях, зоновских заточках и обязательной мести... Его страшное омоновское прошлое снова навалилось на него – плотно и неотступно.

«Они обещали позвонить! – твердил отец Василий (или прорвавшийся сквозь благообразную оболочку прежний Мишаня Шатунов внутри его – он уже не разбирал). – Они обязательно должны позвонить!»

Он не знал, что именно предпримет; он напоминал себе смертельно уставшего солдатика, из последних сил держащего в онемевшей руке гранату со сдернутым кольцом; он чувствовал себя, как восставший из гроба сатанинским приказом черной, зловещей силы – тело давно не имеет значения, а душа болит и плачет.

Отец Василий с трудом поднялся на ступеньки, толкнул так и не закрытую второпях дверь и ввалился в кромешный мрак коридора. Было тихо. Звенело в ушах. Пахло мужским потом.

Отец Василий молча прошел на кухню, вытащил из пенала огромный, тяжелый секач для мяса, вернулся в коридор и остановился у выключателя. Там, в углу, где-то около старого шифоньера – он знал это совершенно точно – стоял чужак. Это был мужчина. Он потел. И он прятался в темноте. Этого было достаточно.

Священник положил секач тупой стороной на плечо, а ладонь на выключатель, чтобы сразу, как вспыхнет свет...

– Не включай, – услышал он. – Это я.

– Борис?

– Да, – тихо ответил костолицый.

– Зачем пришел?

– Прости меня, поп. Я не успел, – еще тише сказал он.

– Куда?

– Я знал, что они придут к тебе, и Ольга... – Костолицый смолк.

– Договаривай... – выдохнул священник: сознание снова помутилось, а перед глазами вспыхнули алые цвета. – Что ты... знаешь про Ольгу?!

– Я чувствовал, что они на это пойдут. И я видел...

– Что?! – в груди у священника вскипело.

– Я видел, как они ее забирали. Прости.

Отец Василий замычал и метнул секач прямо на голос. И в следующий миг кинулся туда сам, чтобы собственными руками порвать то, что еще осталось живого от костолицего!

– С-сука! – рычал он, нанося беспорядочные удары в залитое липкой теплой кровью лицо костолицего. – Ты знал!!! С-сука! Мр-разь! Ты все знал!!!

Костолицый был еще жив и отбивался так же беспорядочно и бестолково. Они сцепились и покатились по полу, и каждый пытался подмять и уничтожить другого – главный источник всех своих бед.

– Гнида! – рыдал священник, нанося страшные удары в самые опасные, самые смертельные места, какие знал, но костолицый все жил и жил!

– Подожди! – хрипел он. – Не надо! Подож-жди...

– Сука! – орал священник. – Тварь! Умри!

– Нет! – отбивался слабеющими руками костолицый. – Не убивай! Подожди, брат! Я хотел ее... отбить. Я... я... не успел.

Костолицый вдруг перестал отбиваться, и его тело обмякло и растянулось на полу – большое, сильное и абсолютно беззащитное. Отец Василий поднял руку, чтобы ударить последний раз, но понял, что больше не может. Что-то словно перегорело в нем – как предохранитель. И он слез с недвижимого тела, сел на пол у стены и заплакал.

Костолицый начал подавать признаки жизни минут через двадцать. Отец Василий встал, в полной темноте прошел на кухню, достал из нижнего ящика фонарик, набрал в ковш воды и вернулся.

– Живой? – мрачно спросил он.

– Жи-вой... – сипло откликнулся бывший миссионер.

Отец Василий положил фонарик на пол, так, чтобы свет не освещал ничего, кроме узкого куска пола и части стены, включил его и поставил в широкий желтый луч ковш с водой.

– Держи.

– Спа...сибо.

– Что ты о них знаешь? – прямо спросил священник. – Кто, где, почему. Я должен знать все.

– Батя здесь... не самый главный... – начал костолицый и потянулся за ковшиком.

– Да мне срать, кто главный! – заорал священник. – Ольга где?!!

– Я не знаю, – признался костолицый. – Но я помогу... Они еще придут. Обязательно придут.

– Они сказали, что позвонят, – мрачно сказал отец Василий.

– Не верь. Они никогда не звонят. Мы их... поймаем на живца.

– На тебя?

– Да.

Костолицый замолчал, а потом тяжело вздохнул.

– Я ранен. Где у тебя можно... осмотреть?

– В ванной.

Он встал, поднял костолицего и протащил в ванную комнату. Включил свет, быстро и плотно закрыл дверь и кинул взгляд на бывшего миссионера. Все лицо Бориса представляло собой сплошную кровавую массу, а из идущий от виска чуть ли не до затылка резаной раны на голове размеренно струилась кровь. Миссионеру повезло – секач лишь вспорол кожу. Отец Василий вздохнул, сходил на кухню и притащил аптечку.

– Держи. Здесь новокаин, шприцы... вот перекись.

Костолицый мельком глянул на себя в зеркало и кивнул.

– Иголка есть? Зашить надо...

Он зашивал себя сам. Быстро и совершенно спокойно обработал все лицо перекисью, ощупал рану и, аккуратно стянув края пальцами, почти профессионально принялся накладывать швы.

– У них несколько точек, – тихо и размеренно рассказывал по ходу костолицый. – Где Ольга, сказать пока сложно, но вычислить я смогу.

– Каким образом?

– Посмотрим, как быстро они заявятся. Я специально наследил, чтобы они пришли сюда.

Священник покачал головой. Самоуверенность этого совершенно беспринципного негодяя была безмерной.

– Если в пределах часа, значит, они в Трофимовке. Но если придут к утру, то возможно, в Соцгородке...

– Это же областной центр?

– Верно. Если там, будет труднее. Охрана у них будь здоров. Ты их уже видел.

– Игорек и Юрок? – вспомнил двух похожих, как братья-близнецы, бугаев священник.

– Точно, – кивнул костолицый, аккуратно перерезал шелковую нитку и вздохнул. – Теперь хорошо... Но пробиться туда можно. Только тебе переодеться придется. Найдешь что-нибудь подходящее?

– Оружие есть? – не ответил на его вопрос отец Василий.

– Я не убийца, – покачал зашитой головой костолицый. – Но я думаю, мы и так справимся. Должны справиться.

Наверное, это было правильно. Конечно же, костолицый миссионер сохранил куда больше здравого смысла, чем священник. Впрочем, у него жену не крали...

– Может быть, ментов подключить, – в свою очередь проявил здравый смысл отец Василий. – У них возможности пошире...

– Ни в коем случае, – вздохнул костолицый. – Сдадут мигом. Тут у них куплено все. Или почти все.