собственноручно вам. Борис Александрович выразил такое пожелание.

Свиридов кивнул.

– Да, Владимир Антонович, – произнес Бородин. – Я получил информацию, что вчера Клейменов отработал левый «заказ». Этакая халтурка. Что это был за заказ?

Свиридов, который уже было встал и собирался уходить, нахмурился.

– Это не имеет значения, – сказал он.

– Вы ошибаетесь, – вежливо, но напористо и твердо отозвался Евгений Ильич, и его длинное худое лицо омрачилось. – Это имеет значение. Мы не благотворительная организация и не фонд в пользу дитей- сирот.

– А не помешало бы, – не выдержал Свиридов. – Мы в самом деле не благотворительная организация, но мои действия были вполне правомерными. Я не думаю, что вы вольны так спокойно контролировать работу подотчетной мне структуры. Я отвечаю за все, и позвольте мне самому судить, что делать, а что нет.

– Кто делал заказ?

– Я уже все сказал. Имею честь пожелать вам спокойной ночи, Евгений Ильич.

И Свиридов вышел. Бородин сумрачно посмотрел ему вслед и, сняв трубку, проговорил:

– Ну что... он еще не знает. Но это... это черт знает что!

– Он не должен узнать, – прозвучал в трубке бесстрасный голос. – Надавите на следственные органы. Отвечаете за это вы, Евгений Ильич.

И Бородин услышал короткие гудки.

Бородин рассмотрел в зеркале свое нездоровое бледное лицо, потер пальцами сеточки морщин возле глаз и медленно вытер со лба выступившие на тонкой дрябловатой коже крупные капли пота...

– Светлана Борисовна дома?

– Да, она дома, – сказал высокий дородный дворецкий, которого эксцентричная дочь мультимиллиардера обрядила по моде девятнадцатого века. – Следуйте за мной, Владимир Антонович.

В шикарном вестибюле, уставленном статуями, за столом сидели вполне современные охранники в шикарных черных костюмах и с пистолетами-автоматами «каштан» новейшего поколения. Света всегда неумеренно любила все не в меру броское и кричащее.

– Следуйте за мной, – повторил дворецкий.

Они прошли чередой комнат, отделанных белым мрамором, золотом, горным хрусталем и зеркалами, где обычными, а где замутненными и прихотливо изогнутыми, с такой же белой мебелью, стоимость которой, вероятно, была сопоставима с величиной эдак в четверть, а то и треть пенсионных отчислений за месяц в масштабах всей Московской области.

Роскошь, конечно, была просто оглушительна.

Они вышли в огромный зал с высоким, парящим не меньше чем в семи-восьми метрах над ними потолком, увенчанным громадными и немыслимо красивыми шикарными люстрами, широко раскинувшими пышные гроздья резного хрусталя на позолоченных фигурных остовах.

У дальней стены зала находился белоснежный же бассейн, над которым царила мраморная фигура древнегреческого бога морей Посейдона с золотым трезубцем в одной руке и ярко пылающим слепяще- белым шаром в другой.

– Она в бассейне, – сказал дворецкий.

У бортика глухо плеснула вода, и Владимир увидел, как стройная загорелая молодая женщина в закрытом, но тем не менее довольно откровенном и несколько даже вызывающем белом купальнике одним движением взлетела на край бассейна и уселась там, неподвижно свесив грациозные длинные ноги.

– Иди-ка сюда, Володя, – не оборачиваясь, произнесла она.

– Ты же еще недавно была бледная, как соответствующий сорт поганки, – сказал Владимир. – А сейчас прямо как из клипа Энрике Иглесиаса. Что, немножечко прожарилась под ударной дозой улитрафиолета?

– Ну да, – промурлыкала она.

– В общем, так, Света: все сделано.

Она непонимающе уставилась на Владимира, а потом вдруг широко улыбнулась и прощебетала:

– А-а-а... вот ты о чем? Ну и ладно! Иди-ка сюда.

– Куда?

– Со мной искупнешься, – ответила она и начала стаскивать со Свиридова пиджак.

Владимир отстранился почти с брезгливостью, а потом – после паузы – сказал:

– Извини, Света. Дела.

– Ну дела, ну дела – баба жабу родила, – процедила Света, отнимая руки от Свиридова. – Ну ладно. Раз дела, тогда пошел вон. За что ж тебе папаша «гриновый» бабеус подгоняет, если ты мудачить... в бассейнах всяких купаться будешь, а не работать?

В ее голосе звучали плохо скрываемая злость и досада...

Фокин пришел домой затемно. Его только что выпустили из камеры предварительного заключения по распоряжению прокурора Никитина, но перед этим его протащили через долгий, подробный и довольно-таки унизительный допрос.

Улица была тиха и безлюдна. Афанасий пересек ее и вошел во двор своего дома. Уже издали слышались пьяные выкрики деда Егорыча, мат-перемат в исполнении Маньки и мерзкий фальцет ее то ли сына, то ли сожителя.

По всей видимости, компания и сегодня раздобыла необходимый для создания праздничной атмосферы запас алкогольсодержащих веществ и теперь пожинала плоды их неумеренного потребления.

Фокин пнул ногой ветхую дверь коммуналки так, что она едва не сорвалась с петель.

На полу в так называемой прихожей копошились две щуплые фигурки... по всей видимости, семейство алкоголиков из третьей комнаты решило познать радости секса, а до своей кровати так и не добрело.

Впрочем, третья комната пропила кровать еще на прошлой неделе, – вспомнил Афанасий.

Он брезгливо перешагнул дрыгающуюся и мычащую парочку, от которой исходил густой, валящий с ног запах давно не мытого тела и еще какой-то жуткой сивухи. «Да, хоромы-то тесноваты!» – «Да уж конечно, не царские палаты!» – «Да уж конечно!» – не преминул бы в таком случае процитировать Владимир Свиридов диалог из своего любимого фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

...Но Владимира не было, а был вот этот негигиеничный секс для нищих и восторженное распитие самогона у старика Егорыча, то бишь на кухне.

– Вотца помница... когда мы с Жуковым... Геннадием Константинычем... быр-р... бр-р-р... быр-р-рали Халхин-Гол... помнится...

– Помнится, в молодости вы были членом суда! – громко сказал Фокин, наклоняясь, чтобы не задеть за притолоку, и входя в кухню.

Бравые собутыльнички прервали галдеж и недоуменно воззрились на него.

– Это просто есть такой старый-престарый анекдот, – сказал Афанасий, присаживаясь на табурет. – Встречаются два старых пердуна, типа вот как ты, Егорыч, и один другому говорит: «Помнится, в молодости вы были членом суда?» – «Да-а-а... членом сю-у-уда, членом ту-уда... мо-олодость!!!» А вообще, – продолжал Афанасий, не давая алкашам возможности выдавить из себя жиденький, как природные выделения после пургена, смех, – вообще хватит тут жабать. Орете так, что за квартал слыхать. Расходитесь, а то мне завтра на работу рано, да и вообще день трудный был.

– Да ты че, Сергеич? – недоуменно начал было Егорыч, но его перебил вопль уже в дупель набравшегося юнца, примостившегося под теплым жирным боком Маньки:

– Да я щас тебе, ур-род!!!

Не вставая со стула, Афанасий одним коротким, без замаха, плотным тычком в харю пьяного дебила отшвырнул того к противоположной стене прямо на какую-то грязную алюминиевую бадью, до краев наполненную водой.

Бадья перевернулась, и вода разлилась по полу, а пострадавший от произвола Фокина ублюдок завыл от боли во всю силу своих легких.