Арсения Закревское) и Павла Киселева, а заодно и братца своего двоюродного Алексея Петровича Ермолова, недавно получившего, как сказывали, начальство над Отдельным грузинским корпусом и одновременно полномочия чрезвычайного посла в Персии и собиравшегося отбыть на юг, к новому месту службы.

Кстати, в обществе и в офицерских кругах это назначение расценивали не иначе как удаление из Петербурга популярного в войсках генерала, открыто и смело критиковавшего правительственные порядки, а нередко задевавшего своим острым словом и самого царя. Такую крупную фигуру, как Ермолов, которого многие называли «сфинксом новейших времен», Александру I, видимо, было выгодно держать от себя подалее. Облаченный высокими государственными полномочиями, он отсылался на Кавказ, который почитался в эту пору «теплой Сибирью...».

Препоручив хлопоты об аренде своим друзьям, Давыдов, распрощавшись с Лизой, отправился ко 2-й гусарской дивизии, располагавшейся в это время в районе Вильны. Начинались летние маневры, и дальнейшее его отсутствие могло вызвать нарекания командования.

Служебные дела закрутили Дениса в своей каждодневной карусели. После кавалерийских маневров, выявивших многие недостатки в полках бригады, пришлось взяться за их устранение. Обнаружилась и великая путаница в канцелярских отчетах, в которой тоже надобно было разобраться, дабы не повесить себе на шею, как когда-то батюшка Василий Денисович, чужие финансовые грехи. Потом стало известно, что дивизию будто бы намеревается самолично смотреть граф Аракчеев, которого в армии теперь называли не иначе как «графом Огорчеевым». К его приезду готовились, пожалуй, ревнительнее, чем к высочайшему смотру, однако всесильный временщик почему-то так и не изволил пожаловать...

В этих заботах Давыдов даже не заметил, как промелькнуло пыльное знойное лето и наступила осень.

Где-то в первых числах октября пришло наконец известие о его прошении об аренде. В письме из главного штаба значилось:

Прочитав это витиеватое послание, Денис сразу понял, что принявшее благоприятный оборот дело об аренде вряд ли двинулось вперед лишь заботами мягкотелого и нерешительного князя Петра Михайловича, которого за исключительную робость перед царем Ермолов частенько называл «бабою» и «генералом женского роду», тут уж наверняка поспособствовали и настоятельные хлопоты друзей.

Теперь надо было ехать в Петербург, оформлять арендные бумаги и, по всей вероятности, лично благодарить государя в соответствии с принятым обычаем за оказанную милость.

Впрочем, служебные заботы задержали Давыдова при штабе дивизии еще на какое-то время, и в северную столицу он смог отправиться лишь по зимнему санному пути в начале декабря.

Остановился Денис на этот раз в гостинице Демута на набережной Мойки, почти у самого Невского. Построенная голландским негоциантом Филиппом Якобом Демутом еще в 1770 году, она была одною из самых известных в Петербурге, и величали ее обычно попросту — «Демутов трактир».

Прежде всего, конечно, навестил Павла Киселева, Арсения Закревского, засвидетельствовал свое глубокое почтение Петру Михайловичу Волконскому.

Из литературных друзей прежде других он побывал у Жуковского. Василий Андреевич еще в прошлом году под влиянием успеха «Певца во стане русских воинов» был приглашен ко двору в качестве чтеца императрицы Марии Федоровны. Теперь он жил при дворце в казенной шикарной квартире с сияющими наборными паркетами, с дорогими мебелями, отделанными золоченою бронзой, с уставленными в углах беломраморными изваяниями античных героев и бюстами французских просветителей.

Жуковский, искренне обрадовавшись встрече, тут же повлек его на собрание литературного общества «Арзамас», коего он был вдохновителем, создателем и активнейшим деятелем. Веселое дружеское сообщество это, объединившее сторонников карамзинского направления в литературе, было организовано еще осенью 1815 года в пику напыщенной и чопорной «Беседе любителей русского слова», возглавляемой бывшим государственным секретарем и вице-адмиралом Александром Семеновичем Шишковым, признанным автором многих государевых манифестов.

«Беседа», — говорили арзамасцы, — сотворена на то, чтобы твердить и писать глупости, «Арзамас» на то, чтобы над нею смеяться».

Если облаченные высокими званиями российских академиков члены «Беседы» являлись на свои торжественные заседания в парадных мундирах, лентах и орденах, то собрания «Арзамаса» скорее напоминали шумные и занимательные дружеские застолья с остроумными шутками, переодеваниями, иносказательными рифмованными протоколами и прочими милыми чудачествами, «Это было новое скрепление литературных и дружеских связей, уже существовавших прежде между приятелями, — писал об этом сообществе Вяземский. — Далее, это была школа взаимного литературного обучения, литературного товарищества».

— Ты у нас истинный «гусь»44, — с улыбкою сказал Давыдову Жуковский. — Мы тебя заочно давно в свое арзамасское дружество приняли. И даже прозвище за тобою утвердили — «Армянин» — взятое, как и все прочие, из моих баллад. И Вяземский у нас в членах с прозвищем «Асмодей», а Пушкин Василий Львович даже старостою объявлен с наречением весьма грозным именем «Вот я вас!..». Москва у нас, как видишь, на первых ролях... Кстати, еще про одного юного московского жителя, а ныне затворника Царского Села, племянника Василия Львовича Сашу Пушкина небось слышал?

— А как же! — подтвердил Денис. — И дядюшка им восторгается, и князь Петр Андреевич хвалит, и Батюшков в восхищении. Все толкуют про способности его к стихотворству необычайные.

— Я был у него в Лицее. Скажу тебе более — из него чудотворец глагола российского грядет. Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не помешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет. Кстати, спрашивал я его, кто ему среди нынешних стихотворцев к сердцу ближе, так он в числе первых твое имя назвал, Денис Васильевич. Впрочем, даст бог, еще сам с ним познакомишься, на рождество он непременно должен быть в Петербурге, ежели на праздник к отцу его отпустят, то и у меня объявится...

Заседание «Арзамаса» от души потешило и повеселило Дениса. Члены сообщества приняли его в свое лоно с распростертыми объятиями. На него, как на вновь прибывшего, был тут же напялен красный фригийский колпак. От Давыдова потребовали стихотворного взноса. Он прочел эпиграмму на состоявшего на русской службе генерала Бетанкура, известного тем, что национальность его никто не мог с точностью определить:

Потом, как водится, с притворно-серьезными лицами отпевали литературных «покойников» «Беседы», читали собственные стихи и переводы, острили, буффонили, писали шутливые коллективные послания