занят каким-то ансамблем. Вранье! Ансамбль приедет только через три дня. Они там все изоврались…

Вадим успокаивал жену, говорил, что профессионала должна устраивать любая сцена и всегда в зале найдется хотя бы два человека, которым нужно ее мастерство.

— Представляешь, Том! В больших городах видят многое, а сюда, в захолустье, может, раз в пять лет приехали артисты, да еще из Большого театра! Для них это праздник! И потом, королева, не забывай, что ты танцуешь и для меня.

Вадим оказался прав: в клубе среди зрителей оказалась старушка с внучкой. После спектакля со слезами на глазах они подошли к Тамаре и девчушка протянула букет полевых цветов.

— Внучка долго выбирала, кому подарить, — сказала старушка. — Больше всех ей понравились вы. Внучка хочет стать балериной.

После Прокопьевска неделю гастролировали в Новокузнецке и Кемерово, где выступали в больших современных Дворцах культуры, только на первый концерт в Новокузнецке продали всего пятьдесят билетов. Геннадий пошел в обком и оттуда обязали руководителей предприятий обеспечить артистов зрителями, но многие рабочие, заплатив деньги, на концерт все равно не пошли.

К следующему выступлению Вадим написал десять объявлений и, обежав город, развесил их в многолюдных местах. Зал был переполнен. После этого Нелля предложила Вадиму на следующий год «заменить ее губошлепа Генку на посту руководителя».

На гастролях Вадим выполнял роль носильщика, осветителя и официанта — накрывал стол к ужину в номере Нелли, в зрительных залах изображал восторженную публику, покупал цветы и подносил артистам от «благодарных зрителей».

Последнее выступление в Кемерово планировалось в Парке культуры. Никаких афиш не было, но за два часа до выступления по Парку объявили: «На открытой площадке состоится концерт артистов Большого театра». Пришли две-три старушки, влюбленные парочки, которые весь концерт целовались на последних скамьях, двое подвыпивших рабочих, которые, когда пел Станислав, бурчали:

— Наш Петька лучше поет!

Но во время концерта появились интеллигентные девушки и на коляске инвалид — местная знаменитость, профессор психиатр.

Перед выступлением прошел дождь, и Тамара с Неллей вытирали тряпками дощатый настил. На маленькой площадке танцевать было крайне сложно: танцоры поскальзывались, спотыкались о неровности досок. Сразу за сценой начинались лужи, и, оттанцевав «Умирающего лебедя», Нелля на самом деле уплыла за кулисы.

— Поплыла умирать в камыши, — пошутил Юлик.

После выступления с Тамарой случилась истерика.

— Я презираю себя как актриса. Докатилась до такого! Позор!

— Ты не права, Том, — возразил Вадим. — Даже на этой площадке ты сумела отлично станцевать испанский танец.

В этот момент на коляске подкатил профессор.

— Спасибо вам! У нас я впервые вижу такое.

Вечером в гостинице у Тамары разболелась голова, Вадим сходил в аптеку, купил анальгин.

— Надоела эта дурацкая поездка, — бормотала Тамара измученным голосом. — И денег никаких не надо. Здесь я выйду из формы, здесь все разъедает душу… Вот дура, и зачем поехала?! Никогда себе не прощу! Сейчас же поедем в Москву! — она достала из шкафа чемодан, начала собирать вещи. — Все ты виноват! Мужчина называется! Глава семьи! Зарабатываешь меньше меня!

— Ах вот оно что! — разозлился Вадим. — Ты заговорила о деньгах. Сильно же ты изменилась! Умерь свои запросы! Каждый вечер коньяк, на метро не ездишь — только такси! И этот ремонт для чего-то затеяла. Квартира вполне прилично выглядит. А если тебя не устраивает, что я мало зарабатываю…

— Прости меня! — Тамара подошла, обняла Вадима. — Сама не знаю, что говорю. Просто я потеряла свою корону, но уже нашла ее. Прости меня.

«Все-таки она умница, умеет признавать свои ошибки, — позднее подумал Вадим. — С ней и ссоры-то прекрасные».

Когда гастроли кончились, все расстались друзьями. Прощаясь, Юлик объявил:

— Ну его, кооператив, в болото. Целый месяц звонил, ни разу не застал жену дома. Плюну на все и куплю путевку в Болгарию. Развеюсь, отдохну. Наверное, все равно нам не жить вместе.

Вернувшись домой, Тамара окончательно успокоилась.

— Понимаешь, — сказала Вадиму, — у меня случаются закидоны, ты не обращай внимания. Дело в том, что последний год жизни с мужем был каким-то кошмаром. Ты не поверишь, но мы дрались. У нас шла ежедневная война, но он не уходил из-за Илюши. Он раздражал меня. Приходил весь в губной помаде и мне же закатывал сцены. Я все время сидела дома, как пленница под домашним арестом… Я думала, выхожу замуж за великого человека, а он оказался ничтожеством, — в ней кипела ярость, вызванная воспоминаниями. — Потом у меня тоже появился любовник — один пьяница из миманса. От тоски, злости и вообще… Вначале мне просто стало его жалко. Он несколько лет смотрел на меня. А потом привязалась. В театре сплетничали, а мне было наплевать. Он добрый парень и ходил за мной как привязанный… Несколько раз я подавала на развод, но муж меня умолял забрать заявление. Наконец он стал мне противен. Я выгоняла его, кидала в него посуду. Он бил меня, орал на всю квартиру, думал запугать, сделать овечкой, а я его не боялась. Я ничего не боюсь, кроме молний. На меня как-то действуют разряды… Два месяца я отлежала в больнице в нервном отделении. Потом он валялся у меня в ногах, подсылал друзей, чтобы меня уговорили его простить. Представляешь, как радовались разные Браславские, когда я попала в больницу? Говорили: «Тамарочка больше не выйдет на сцену». А я вышла. Сделала станок в Илюшиной комнате, год набирала форму; голова болела страшно, падала вся в поту, но снова вставала. С тех пор у меня случаются головные боли.

Прошел еще один год. Вновь приближалась осень. По-прежнему Вадим и Тамара были погружены в работу, но размолвки, которые начались между ними на гастролях, теперь возникали день ото дня со все возрастающей последовательностью. По вечерам, когда Вадим приезжал из своей комнаты-мастерской, Тамара была на спектакле. Ему приходилось готовить, мыть посуду, просматривать домашние задания Илюши. Усталому после напряженной работы, ему хотелось тепла, заботы, внимания жены… но Тамара жила своей жизнью… Она привыкла к рампе, аплодисментам; приезжала поздно, с цветами; случалось, ее подвозили актеры или поклонники из числа балетных фанатов; она приглашала их домой, и они всю ночь говорили о театре. После ухода гостей Вадим запальчиво выговаривал жене свое недовольство, а Тамара невинно вопрошала:

— Что случилось, что я делаю не так?

— Не строй из себя идиотку! — шумел Вадим. — Кем бы жена ни была: профессором или танцовщицей, она прежде всего жена. Твое место там, — он показывал на кухню. — Посмотри, в какой куртке я хожу, вот-вот отлетят пуговицы.

— Но ведь дома все есть, суп я сварила, а на второе неужели вы не могли пожарить котлеты, — не совсем решительно защищалась Тамара. — А пуговицы — это мелочь. Давай пришью.

— Почему я должен об этом напоминать? — возмущался Вадим. — А моя работа?! Тебя она давно перестала интересовать. Жена называется! Ты знаешь, что у меня зарубили иллюстрации к последней книге? Не знаешь! И даже не знаешь, к какой книге. Тебе на все наплевать.

— Ну не сердись, извини меня… Жизнь такая короткая, а мы еще отравляем ее друг другу из-за мелочей.

Если у Тамары выпадал свободный вечер, а Вадим приезжал позже обычного, то уже он выслушивал разного рода обвинения — в основном они касались женщин — Тамаре все время мерещились какие-то тайные романы мужа. Как каждая собственница, она требовала от супруга сверхпреданности. Между тем приятели Вадима, которые раньше изредка наведывались в квартиру Тамары, теперь заходили только в мастерскую на Соколе — за разговорами с ними Вадим стал задерживаться; с приятелями ему было спокойнее и интереснее, чем со взбалмошной женой.

В те первые осенние дни на улицах появилось много молодых загорелых женщин, и Тамара остро переживала свой возраст. Теперь они с Вадимом редко прогуливались, но если это случалось, каждый раз, когда им навстречу шла красивая девушка, Тамара искоса посматривала на мужа. Зная повышенную