Завидев нас с женой, он поздоровался легким кивком и расплылся, точно осчастливил нас своим появлением.

Она, пышногрудая, пышнобедрая, ходила от машины к дому взад-вперед, ласково напевала что-то домочадцам и рыскала глазами по сторонам — стоило на улице появиться мужчине, как она выпячивала свои формы и зазывающе улыбалась (не скрою, эти позы вызывали некоторое волнение). Но — что я сразу отметил — с посторонними она говорила умиленно-размягченным тоном, не говорила, а прямо выпускала изо рта серебряную струю, а вот с мужем не очень-то церемонилась: то и дело, подбоченясь, покрикивала на него, и он явно испытывал к ней рабское почтение, прямо трепетал перед ней и действовал только по ее указке — когда она отчитывала его, стоял навытяжку, нервно сглатывая слюну, и выглядел каким-то пришибленным.

Ну, а их дочь так уродлива, что на нее нельзя не обратить внимания. Эту долговязую и нескладную кобылицу я сразу прозвал «галифе» — своими широченными бедрами она задевала не только мебель в комнатах, но и прохожих на улице. Держалась она скромно, то и дело опускала глазки, но и дураку было ясно, ее застенчивость — сплошное кривлянье. Лицом она смахивала на мать, и можно было догадаться, какие страсти ее раздирали; ну и высоким вкусом она не отличалась — напялила на себя мужскую рубаху и кепку, которую носила на какой-то залихватский лад — козырьком назад.

Они разгружались, таскали барахло, весело перемигиваясь, со взрывами беззаботного хохота — всем свои видом давая понять, что в их семье захватывающие интересы. Это была зрелищная, смехотворная картина. Время от времени, мимоходом, он, сосед то есть, обнимал и целовал своих женщин, и как бы приглашал нас с женой разделить его радость, но скорее делал это назло нам, чтобы мы облизывались при виде их счастья.

Не успели они расставить мебель в доме, как он вывел свою женушку фотографироваться. Он снимал ее и анфас, и в профиль, и со спины. А она совсем спятила от притворства — воображала из себя черт-те что! На ее лице прямо читалось неутолимое желание прославиться. Мы с женой от смеха за стенку держались.

В тот вечер они закатили первую пирушку. К ним понаехала орава гостей — совершенно разношерстная публика: врачи, инженеры, актеры, художники. Ну, вы знаете эту богему, этот бесконечный треп обо всем: о книжных новинках и выставках, о нашумевших фильмах и театральных постановках.

Страшный народ эти люди искусства и те, кто вращается в их кругах. Они непостоянны и неуживчивы, быстро всем увлекаются и так же быстро во всем разочаровываются; не выносят оседлой, размеренной жизни, страдают по пустякам, из-за мелочей. И, согласитесь, подобная взбалмошность причиняет много хлопот и неприятностей окружающим.

Говорят, с ними интересно. А чего интересного, скажите мне? Ну, болтают они красиво, верно. Язык у них подвешен, как надо. Но от них выходишь усталый, все перемешается в голове, а на следующий день выветривается. Ничего конкретного не остается — так, какие-то обрывки трепа. Да и как может остаться, когда в большинстве случаев они сами не знают, чего хотят. Вся их жизнь — вечные мучительные поиски. Искусство, искусство! Да и все эти спектакли и фильмы — сплошная надуманность… И писатели все врут. Они не мастера душевных дел, а мастера загибать. В жизни все не так, уж кто-кто, а я-то знаю. В жизни все проще и продуманней. И главное, не надо дергаться, суетиться, а терпеливо и последовательно делать свое дело. Найти свою жилу и тянуть ее. Мне, например, в сто раз приятней побеседовать с человеком простой профессии, знающим толк в житейских будничных делах, а не витающим где-то в облаках. Такие беседы не только приятней, но и полезней, всегда почерпнешь что-то ценное, то, чего не знаешь, что пригодиться в дальнейшем. На таких ценных, основательных людях и держится все, а те, то есть богемные, сплошь пустозвоны.

Так вот, соседи и нас с женой пригласили на новоселье, но мы, сами понимаете, не вписались в их компанию. Я-то еще ничего, кое-что понял в их изречениях, немного поддерживал разговор, а жена совсем сникла, бедняга.

Хозяева устроили богатое застолье, явно показывая, что в этом плане у них неисчерпаемые возможности. Глядя на обилие еды, я про себя отметил их расточительность и неодобрительно покачал головой. Но их приятели, эти многочисленные прихлебатели, все восприняли как должное, и вообще вели себя развязно: ходили по комнатам, все трогали, до чего дотягивались руки, усаживались на что попало, все хватали, высматривали и при этом орали во весь голос, что теперь им — не хозяевам, а именно им — есть где «отдыхать». Я бы таких сразу турнул, а хозяева хоть бы что — брызжущими радостью голосами говорили обо всех только хорошее, дарили направо-налево свои вещи.

Особенно старалась соседка. Эта неутомимая въедливая говорунья обрушила на гостей прямо-таки словесный водопад. Расточая улыбки, возбужденно, с жаром говорила, как счастлива оттого, что теперь есть где собираться, устраивать пикники. Несколько раз она бросала в мою сторону многозначительные взгляды, с двумя типами лихо танцевала, а с одним и чуть ли не целовалась. И ее муженек — ничего, даже аплодировал им. А ведь жена не должна выпячиваться и строить глазки каждому встречному, я так считаю. К тому же, эта веселяга умудрилась за вечер три раза поменять платья, одно смелее другого. Говорила — душно, но это был просто-напросто ловкий трюк, дешевый способ соблазнения.

Я, например, в молодости, уходя на работу, жену запирал на ключ. Говорили, я подозрителен, недоверчив и ревнив. Чепуха все это, гнусная болтовня, беспочвенные слухи. Я это делал, чтобы с самого начала дать жене понять, где ее основное место. А своих приятелей я к нам не приглашал вовсе не потому, что считал их потенциальными любовниками жены, а потому что с женитьбой они попросту отошли на второй план. Я считаю, семья — дело святое и разным холостякам в ней делать нечего. А то придут и начинают вносить раздоры и всякое такое.

В середине вечеринки сосед подошел ко мне и со своей неизменной деланной улыбкой, в порядке саморекламы, объявил, что у них с женой покладистые характеры, и предложил тост за то, чтобы мы жили дружно, в полном согласии. Надо сказать, я и в молодости не очень-то любил выпивать, а теперь — и подавно, но, будучи человеком воспитанным, на этот раз не отказался, почему за это не выпить? Потом из лучших побуждений я решил дать соседу несколько дельных советов.

— Прежде всего, — сказал я, — не вступайте в тесные контакты со всеми поселковыми. Народ здесь разный, и лучше от всех держаться подальше.

— Так-то оно так, — с недоверчивой улыбкой пробормотал он и бросил на меня испытующий взгляд, как бы ощупал меня взглядом, и, хохотнув, добавил: — Ну, а как же дружба?

— Всякая дружба до поры до времени, — убежденно заявил я. — Да и отношения между людьми лучше, если они меньше общаются, реже видятся. У меня есть собственные принципы: я никого не беспокою, и, пожалуйста, ко мне не лезьте, не впутывайте в ваши делишки, понимаете?

— Все это, конечно, прекрасно, но зачем столько предосторожностей? — он в тусклом недоумении пожал плечами и угрюмо сжал губы.

На минуту он впал в унылую задумчивость, но потом снова как-то ехидно усмехнулся, что-то ляпнул забористое и заспешил к своим дружкам. Я сразу обратил внимание, что он говорил обиняками и этим самым заронил во мне недоверие, которое уже ничем не смог вытравить.

Ну, а моя жена с соседкой невзлюбили друг друга с первой минуты. В какой-то момент я заметил, что у них вроде бы завязалась сердечная беседа, но потом краем уха услышал, что жена посоветовала соседке развести кабачки, и та залилась сухим смехом, отсела к своим приятельницам и весь вечер смотрела на нас хмуро, враждебно, а со своими по-прежнему была яростно весела. В конце концов мы тихо и вежливо попрощались с ними, пожелав всего наилучшего.

Они веселились до полуночи, а потом сосед развозил гостей на своем драндулете: кого на автобусную остановку, кого на станцию. Три раза гонял, грохоча и исчезая в клубах выхлопного газа.

— И чего шустрит? — язвительно сказал я жене. — Бензин зря тратит. Что они, его приятели, пешком не могут дойти? Идти-то не больше пяти шагов. А он — нет, развозит (ни с того ни с сего машина соседей, эта побитая колымага, стала для меня предметом жгучей зависти).

— Показывает, какие они богатые, — откликнулась жена. — А она вообще ужасная баба. Фигура отвратительная, ни умом, ни красотой не блещет, а уж строит из себя не знаю кого. Вертихвостка!.. Подходит, значит, ко мне, но как подходит-то — противно смотреть, и предлагает закурить. А я говорю ей, что не курю. А она сразу лукаво так: «Ой, какая вы молодец, а вот я иногда покуриваю, силы воли нет бросить, но зато я каждое утро делаю гимнастику!». Гимнастику! Ей бы мотыгу в руки да поокучивать