башляют, у них не заржавеет.

Въедет клиент на подъемник.

— Что с агрегатом? — бросит Вадька.

А тот вякнет что-нибудь такое: «Движок, мол, стучит».

Вадька послушает для приличия с минуту и сразу:

— Гнилые мысли! Не дроби! В голове у тебя стучит. Горшки работают как надо. — И с невероятным пижонством хлопнет клиента по плечу. — А вот мосток перебрать не мешало б. Трухлянка, а не мосток.

— Ты что, шеф! Он новый, в прошлом году только ставили.

— Не лепи! Что ж, что новый, а металл не устает?

— Так ведь почти не ездил.

— Не знаю, выработка налицо. Смотри, как люфтует. Дело, конечно, твое. Можешь не менять. Мое дело предложить, твое — согласиться. Хочешь гробануться — пожалуйста.

Клиент поохает, покрякает, взвесит стоимость моста и своей жизни — и согласится. А куда денешься? Всем жить хочется.

Вадька выписывал новые детали, получал их на складе у дяди Вани, клал в стол. «Козлу» клепал детали с другой машины, а на ту машину — детали «козла». Ясное дело, получал деньги и со второго клиента. Тоже за ремонт моста.

— Так вот и набираются детальки, — хвастливо пояснил мне Вадька. — В магазины-то запчасти не выбрасывают, а на черном рынке всегда есть. Волокешь? Так и свою тачку ремонтирую. Без дураков. Достал разбитый кузов, жестянщики его выпрямили, маляры покрасили. Только так. А как ты думал? А попробуй не покрась! Завтра придет ко мне за гайками, я — во-о дам. В натуре.

Три месяца я работал с Вадькой на пару, потом он кое-что стал доверять мне одному.

Первый мой клиент был какой-то директор, хлипкий хмырь с коричневой кожей. Он въехал на «доджике», который когда-то получали по лендлизу.

— У него написана регулировка клапанов, — бросил Вадька, — подтяни немного, перебьется, да возьми трояк и поморщись, чтоб в следующий раз кончал гнилые заходы, гнал пятерку, скажи: «За трояк мы только ворота открываем». Или вот что. Сейчас постой…

— Сам понимаешь, — обратился он к клиенту. — Можно сделать на совесть, а можно тухлое дело. Кумекай!

— Я отблагодарю.

— Тогда вот, здесь без бутылки не разберешься. Пустяковое поручение — сшастай в магазин.

Клиент притащил бутылку «Солнцедара», и я, работая под Вадьку, небрежно ему бросил:

— Говорите… Говоришь, барахлят клапана? Пошли покопаемся. Щас все сделаем.

«С ними только на „ты“ — поучал Вадька. — Хоть академик. Ты ему нужен, а не он тебе, понял?»

Я немного подтянул гайки.

— Ну вот, теперь в норме, заводите. Заводи… Вот теперь нормально пошептывают.

— Да, как надо, — заулыбался «козел».

Следующий у меня был клиент чистоплюй, из тех, что целыми днями лижут свои колымаги и говорят о них как о невестах. Этот тип, какой-то журналист, прожужжал мне все уши. Я менял в его «виллисе» пальцы на тягах (по наряду), а он протирал свою машинешку, сдувал с нее пылинки и свирепо вздыхал:

— Ну и станция у вас! Начальник спрашивает: «Что не работает?». Я говорю: «Не знаю, что-то с рулем». А он мне сразу: «Диагностику не ставим. Пойдите, разберитесь, потом приезжайте!». Как же так? Ну, а если больной придет к врачу, а тот скажет: «Разберитесь, что болит, потом приходите». Безобразие! Сфера обслуживания называется! «И консультаций бесплатно не даем», — говорят… Всех нужно упрашивать. А он еще наорет на тебя, считает, что делает тебе одолжение.

Собрал я тяги, закурил и с видом знатока бросаю:

— Движок-то у тебя хреново фурычит. Не мешало б карбюратор поменять. Четко.

— Никто ничего не говорил.

— Я говорю… (дальше я шпарил точь-в-точь как Вадька) — Хочешь вообще движок запороть, пожалуйста… Жмотничаешь на десятку раскошелиться, потом два куска заплатишь.

— Нет, уж если надо, то конечно. Только мастер слушал, говорил: «Все нормально».

— Мастер! Ему-то что, не свое, не жалко. Сбагрил быстренько, галку в наряде поставил для наглядности и порядок. Я советую, а там как знаешь. Не мне ездить, тебе.

Короче, поставил я ему старенький карбюратор, а его положил в ящик про запас… Двадцать рубликов как-никак.

Тяжеловато мне далась эта игра. Как-то чувствовал себя погано. В обед поплакался Вадьке, а он прямо захохотал, удивляясь моему тупоумию:

— Не возникай! О ком печешься-то? Перебьется. Да у частников работенка не бей лежачего. Гнилые заходы! Знаешь, в натуре, чем больше на станцию привозят раскуроченных агрегатов, тем больше я радуюсь. Так им и надо. А то расплясались! А трудящиеся на них пашут. В шахты бы их всех чохом! Железно!

Дальше у меня пошло все, как положено: суетился, полоскал мозги «козлам»… Конечно, не каждого клиента можно было облапошить. Попадались жуки те еще, над каждой копейкой тряслись.

Но это все поигрульки. Раза два в неделю мы вкалывали как бульдозеры, на износ — какому-нибудь тузу капремонт без передыха сандалили, а в конце месяца работы бывало совсем невпроворот. Уставали зверски, не успевали отмываться соляркой — в транспорте народ шарахался.

Разок-другой занимались «полуночной» работенкой: вечером, когда уходило начальство, давали трояк сторожу, он открывал ворота и пропускал машины клиентов. Мы загоняли их в боксы и горбатились до утра. И нам заработок, и клиент не в обиде — без очереди и работа добротная, на совесть.

А бывали дни, когда с утра кемарили, часок раскачивались, потом до обеда вкалывали, а после обеда сплошные перекуры. То и дело подходил мастер Василь Петрович:

— А ну, кончай перекур, «система»! Да пошли мне подсобите малость.

Петрович все корчил из себя строгого начальника, но это у него плохо получалось — все видели его мягкосердечие. У него была сильная привязанность к технике, в каждой детали как бы видел душу; относился к ней нежно, уважительно, называл ласково: «колесико, капотик». И все крепил добротно, надежно (понятно, стабильность мастеров — решающий фактор; молодые могут что-то выдать, но могут и напортачить). Нас с Вадькой Петрович звал «система», а мы его меж собой беззлобно — «Очкарик» (он носил очки).

— Кончай разводить курево, — тянул Очкарик. — Я железный человек, шутить не люблю. Мне, понимаете, бездельников не надо… Перед вами тут работали одни, шутники с левой резьбой: только и знали языками чесать да за девицами ухлестывать. Бывало, появится на станции какая цаца, сразу работу побоку. Я с ними прям измучился. И нельзя сказать, что дуралеями были. Врать не буду. Если по-честному, руки золотые имели и соображали, что к чему… Дело знали досконально, сильные по знанию пареньки были, все делали с умом, работали не варварски, а рассудительно, как хирурги. Даже в побочных вещах разбирались, про ковкость и плавление понятие имели… Но вот заклинило их на девицах. Прям доконали меня… Пять лет работали бок о бок и все удивлялись, как я их терплю. Но раз я сказал: «Все! Баста! Хватит с ними церемониться!». На своем веку я сотню выгнал таких лоботрясов, как вы, целую сотню, не меньше. С места не сойти!..

Эту легенду он заливал каждый день. Мы-то знали, в мастерской до Вадьки работало двое, и оба уволились по «собственному желанию», но Очкарик все продолжал сыпать угрозы:

— И вас вышибу… обоих… Я слов на ветер не бросаю!..

Очкарик был толстяк каких мало.

— Живот у мужчины, — говорил, — морская грудь. И гордость жены.

Ему перевалило за шестьдесят, он работал в мастерской со дня основания; он старел и мастерская приходила в негодность. Пока я там кантовался, в ней раз пять обваливалась крыша, а стены так и дрожали, когда запускали какой-нибудь двигатель. Очкарик говорил:

— Когда дам дуба, мастерская тоже рухнет. Вспомните мои слова.

Кстати, его слова были скупые, плотные, емкие — прямо кирпичик к кирпичику — скажет так скажет: неожиданно, хлестко, метко; даже от частого употребления его слова не затерались. Да и вообще все