— Вставай! Мне пора на работу. Отвезешь меня? Или знаешь что, я сама доберусь, а ты сходи в магазин.

В другой раз Вадим работал ночью и приехал только под утро и сразу крепко уснул. Утром Елена его не будила, но с работы позвонила и недоуменно воскликнула:

— Как, ты все еще спишь?! Ты знаешь сколько времени? Я уже наработалась… Совесть у тебя есть?

В Елене не было природного творческого потенциала, она не понимала, что художники — люди настроения, которое зависит от успеха или неудачи в работе. От этого непонимания она пыталась упорядочить жизнь Вадима, приспособить его к своему режиму. Вадим, естественно, не подчинялся, и это злило ее.

На весеннюю выставку Елена явилась чрезмерно разодетой, надела на себя все, что по ее мнению представляло ценность. Вадим встретил ее и подумал: «Можно надеть старую одежду, даже заштопанную, но безвкусную!». Картины Елена почти не смотрела, зато ежеминутно брала Вадима под руку, подводила к разным группам художников, всем улыбалась, говорила какие-то ничего не значащие слова: «довольно интересно», «занятно», «красиво, но вяло», «не прописано»… Она изо всех сил показывала, что имеет прямое отношение к живописи, а ее яркая индивидуальность служит источником вдохновения Вадима, стимулирует его творчество и без нее он вряд ли сделал бы что-нибудь дельное. Вадиму было стыдно за Елену, несколько раз он останавливал ее, просил держаться скромнее, но она простодушно вопрошала:

— Чем ты недоволен, не понимаю?

— И не поймешь, — с обреченной усмешкой заключал Вадим.

Он опять вспоминал Тамару, у которой все манеры были естественные, врожденные, а не приобретенные и наигранные. Внутренняя культура позволяла ей в любом обществе вести себя раскованно, но в определенных рамках и с достоинством. Но главное, она подпитывала его творчество, а Елена обедняла.

У Елены приближался отпуск, и Вадим предложил провести его где-нибудь в деревне у реки, но Елена восприняла это как насмешку. Она даже чуть не расплакалась от возмущения.

— Я всю зиму мечтала поехать к морю, а ты говоришь о какой-то деревне! У меня ведь отпуск один раз в году. Я так устала. Давай поедем к морю на машине. Твоя машина не развалится по дороге? (она никогда не говорила «наша машина», всегда «твоя машина»). И Ирину я возьму, мне не с кем ее оставить. Мать не хочет с ней сидеть. И поедем на Кавказ на Холодную речку. Там есть одна знакомая, мы у нее отдыхали в позапрошлом году.

— Почему именно на Холодную речку? Это ведь далеко. Уж если ехать, то в Крым. Там полно хороших мест.

— Там можно и не устроиться, а здесь приедем на все готовое. И место красивое, и рынок рядом, и у хозяйки есть где готовить…

…До Кавказа добирались три дня; ночевали в машине, а обедали и ужинали в придорожных столовых.

Холодная речка находилась за Гагрой и представляла собой поселок на склоне горы; там в море впадала вытекающая из ледника речушка, и даже в сильную жару вокруг ее устья ощущалась прохлада. Хозяйка сдала Елене мазанку, стоявшую во дворе особняком среди инжирных деревьев, окованных камнями. В комнате было три кровати и тумбочка с графином, на стенах, видимо для увеселения отдыхающих, висели вырезанные из журналов картинки.

Весь день Вадим, Елена и Ира проводили на пляже, где в море спускались белые, отполированные водой скалы и от камней, точно с наковальни, отлетали брызги. Искупавшись, Елена с безмятежной улыбкой загорала, и без передышки, обливаясь соком, хрустала фрукты. Вадим смотрел на нее умиленно; «Бедняга, она всю жизнь жила в нужде», — думал он, испытывая к ней и жалость, и тревогу за последствия такой безмерной ненасытности. Время от времени Елена переворачивалась, чтобы каждая часть тела получала определенную дозу солнечных лучей; после «солнечной ванны» растирала кожу оливковым маслом. Эти процедуры она проделывала многократно и относилась к ним крайне озабоченно…

Вадим с Ирой, выйдя из воды, садились на раскаленные от солнца камни и рисовали акварелью. Девчонка изо всех сил изображала из себя прилежную ученицу, старательно копировала каждый мазок Вадима, внимательно выслушивала все его наставления… Случалось, Елена загорала до тех пор, пока не впадала в короткий обморок. Вадим, как бдительный страж, постоянно следил за ней и вовремя уводил под тент.

Во второй половине дня они на машине ездили за продуктами в Гантиади и Елена готовила обед. По вечерам смотрели фильмы в клубе санатория, а уложив Иру спать, Вадим с Еленой спускались к морю и купались в темной ночной воде; потом сидели на лежаке, смотрели на проходившие мимо в огнях прогулочные катера, слушали плеск волн.

— Как же здесь хорошо! — потягивалась Елена, радуясь беспечному отдыху. — На юге нет лучшего места… А ты в Новом Афоне был?.. Это недалеко отсюда. Давай завтра поедем. Там пальмы и озеро с плавучим ресторанчиком. Зайдем и пообедаем… Поедем с утра, и покупаться, и позагорать успеем…

По Новому Афону она ходила чрезмерно возбужденная, говорила громко, у каждого киоска с деланным равнодушием покупала сувениры, в магазинах со скучающим лицом приценивалась к дорогим вещам — изображала миллионершу, готовую скупить весь магазин.

В ресторане она еще больше вошла в роль богачки и решила шикануть: заказала шампанское и самые любимые блюда.

— Нас уже поджимают денежки, — напомнил Вадим.

— Ну и пусть! Я раз в год на отдыхе и могу себе позволить обед с шампанским, — торжествовала Елена. — К тому же, на обратную дорогу нам денег почти не надо.

— Только на бензин, — согласился Вадим. — Но не мешало бы иметь немного в заначке на всякий случай. Здесь, на камнях, покрышки сильно ободрались. Не знаю, дотянем ли до Москвы.

— Как-нибудь дотянем, — оптимистично улыбнулась Елена.

После обеда, захмелев и раскрасневшись, она откинулась на стуле, небрежно раскинула руки, положила ногу на ногу и даже попыталась закурить, но закашляла и потушила сигарету. За ее мнимой пресыщенностью, наносным аристократизмом виднелась плохо скрываемая, бьющая через край радость, и Вадим от всего этого испытывал тайную веселость, ему было и приятно и смешно наблюдать, что доставляет Елене столько удовольствия.

Через две недели на Холодную речку приехала отдыхать мать Елены. Она уговорила внучку остаться с ней, и в Москву Вадим с Еленой возвращались вдвоем. На последние деньги залили в канистры бензин, накупили винограда и дынь и за один день доехали до Ростова. В пути попадались поля кукурузы и подсолнухов, заросли диких яблонь. Глядя на изобилие даров природы, Елена нервничала, то и дело просила Вадима остановиться и рвала дармовой урожай до тех пор, пока не завалила им всю машину. Вадим пытался воззвать ее к благоразумию, но она сказала, что из яблок сварит такое варенье, что он, Вадим, еще пожалеет, что не помогал ей.

Переночевав в машине, на следующий день они проехали еще большее расстояние, но как Вадим и предвидел, покрышки прямо на глазах стирались, через каждые сто километров приходилось останавливаться и заклеивать камеры.

Вторую ночевку провели под Тулой, до Москвы оставалось всего ничего, но покрышки окончательно пришли в негодность — Вадим измучился монтировать колеса, а Елену, казалось, это не особенно беспокоило: она помогала зашкуривать резину, мазать ее клеем и, пока заплата сохла, невозмутимо разгадывала кроссворды.

— Вот черт! — ругался Вадим. — И как я не оставил заначку! Нам бы рублей десять, купили бы камеру в ближайшем гараже.

— Ничего, как-нибудь доедем, — успокаивала его Елена.

— Можем и не доехать, и придется добираться электричкой. А машину оставить в каком-нибудь поселке, а потом мне подъехать с новыми камерами…

— Как это «добираться электричкой»? — встревожилась Елена. — А до электрички как? И я могу не успеть на работу. Мне же завтра выходить.

Она отложила кроссворды, ее беспокойство все нарастало.