СБП. – Анатолий Борисович прекрасно справится с этой работой. У него прирождённый дар к такого рода делам.

– И что же за дар у него? – с иронией спросил Коржаков. – Я знаком только с одним его даром – умело подстилаться под американцев… Да вы знаете, что сейчас начнётся?! ЦРУ и без Чубайса на все педали давит, чтобы заставить нас плясать под их дудку, а вы ещё Чубайса нам на шею сажаете!

– Саша, успокойтесь! – почти закричала Татьяна.

Коржаков вспомнил, как в одном из отчётов он прочитал фразу: «А эта девочка полюбила власть. Мы посадили её на хороший крючок. Теперь надо сделать всё, чтобы Таня не соскочила с нашего крючка». Эти слова произнёс Березовский, обращаясь к Анатолию Чубайсу…

Деятельность группы под руководством Чубайса держалась в строгом секрете, туда никто не имел доступа, никто толком не знал, чем они занимались. Мало-помалу Сосковец, назначенный президентом руководить предвыборным штабом, был незаметно оттеснён, и ключевую позицию в штабе заняла дочь президента. Указания Березовского и Чубайса она всегда выполняла безоговорочно и точно. Страх перед возможным крахом отца на выборах заставил её целиком довериться своим советчикам.

Сергей Трошин вышел из машины и увидел на лавочке перед подъездом Никиту.

– Привет, солдат. Как дела?

– Всё путём, – бодро ответил Никита.

Трошин присел рядом и достал пачку сигарет из кармана.

– Угощайся. Не возражаешь, если посижу с тобой? Я вижу, ты в полном порядке?

– Это как сказать… – Никита взял предложенную сигарету и размял её. – Скулить перестал, сопли не пускаю… А в порядке буду, когда всё вокруг в нормальное русло войдёт… Когда страну лихорадить перестанет, тогда и будет всё в порядке.

– Ты сейчас о чём?

– Да обо всём. Вот вы чему-то служите, работаете на кого-то, а ради чего? Не похоже, чтобы ради таких, как я… Неужели ваша работа что-то меняет?

– Да, но ты просто не видишь этого.

– Чушь! – Никита выпустил дым через ноздри. – Не верю. Вон коррупция, как была, так и никуда не делась.

– Так ведь никто с коррупцией по-настоящему и не борется. Да и не может быть никакой эффективной борьбы с коррупцией при нынешней власти. Ты же сам прекрасно видишь, что происходит. Все видят, вся страна… Небольшая группа людей захватила власть в своих целях и в своих же целях приватизировала государственный аппарат. Такой государственный аппарат служит только этой небольшой группе людей. И эта группа забыла о существовании всего остального населения.

– Вот и я об этом толкую. Им на нас начхать, значит, мы должны строить нашу жизнь сами, начхав на них.

– Ты имеешь в виду что-то конкретное? – Трошин пристально посмотрел на собеседника.

– Закон надо делать своими руками. Нечего ждать милостей сверху. Видишь бандита – уничтожь его, видишь грязь – смой её. Нужны решительные меры, а не сюсюканье.

– Ты случаем не в революционеры записался? А то много нынче всяких радикальных направлений развелось.

– Не-е-е, – молодой человек помотал головой, – в революцию не играю. Все революционеры – подонки.

– Надеюсь, что и в Робин Гуды ты не запишешься.

– А почему бы и нет? – Никита загадочно улыбнулся. – Робин Гуд помогал людям.

Трошин поднялся.

– Робин Гуд был главарём обыкновенных бандитов. А красивые легенды о нём сложились много позже.

– Людям надо во что-то верить. Одни верят в доброго царя, другие – в Робин Гуда.

– Можно подумать, что ты уже сделал свой выбор. – Сергей бросил окурок и раздавил его башмаком.

– Выбор за меня сделало государство: схватило, блин, за шиворот и бросило в Чечню… Демократия, ё- моё… И никто не спрашивал моего желания. Знаете, в школе нас учили, что древние римляне считали, что у них была республика, демократия. Но вот для кого была эта самая демократия? Для всех, кроме рабов. А у нас разве не так? Правители упиваются своей безраздельной свободой, витают где-то в заоблачных высях, а мы, которые на земле стоим, имеем шиш от этой свободы и поделать ни черта с этим не можем. Нет, Сергей, вы, может, и хотите служить людям, но у вас тоже ни черта не получится. Все ваши ФСБ и СБП всегда будут зависеть от царской прихоти. Настоящий человек должен строить свою судьбу сам, наплевав на царей… и, кстати, на законы, если эти законы не служат народу.

– Значит, ты всё-таки революционер, раз хочешь изменить законы.

– Не хочу я ничего изменять, – с досадой сказал Никита. – Но пусть меня не заставляют жить по законам, от которых страна дерьмом захлебнулась. Ну а станут заставлять – сильно пожалеют об этом.

– За оружие возьмёшься?

– Почему бы нет? Мне не привыкать. Смерти я уже не боюсь. Я три раза ей в глаза заглядывал.

– Я тоже заглядывал. Между прочим, в Чечне побывал. Только не в окопах, а чуток иначе.

– Это как?

– В тылу у боевиков. Впрочем, это долгая история.

– Блин, так вы, стало быть, наш?

– И ранен был, вот здесь пуля прошла, – Трошин указал на левый бок. – Однако на луну не вою, как ты. В революционеры не записался. В бандиты тоже… Ну что ж, посидели, пойду отдыхать. Я, знаешь ли, притомился сегодня. Будь здоров… И всё-таки взвесь ещё разок свою жизнь.

Сергей пожал Никите руку и вошёл в подъезд. Поднимаясь по лестнице, он улыбнулся и покачал головой. «Зачем я про Чечню выдумал? И про ранение тоже? Неужели мало в моей работе трудностей, что мне вдруг захотелось прихвастнуть чем-то совершенно ненужным для меня? Но ведь этот парень ничего другого не понимает. Для него моя служба – пустой звук. Он умеет оценивать жизнь только с ему знакомых позиций. Он видит мужчин только в тех, кто хоть на несколько дней окунулся в войну… Ладно, соврал. Зато он теперь будет иначе смотреть на меня. И слушать меня будет иначе…»

Вадим Игнатьев любил Москву, но в последнее время он её не узнавал. Столица менялась настолько стремительно, что к ней почти невозможно было привыкнуть. Москва становилась чужой. Сам воздух её сделался чужим. Орды чужеземцев устремились на её улицы, пользуясь простором так называемого «рынка». Всюду что-то продавали, делили, захватывали.

Чужаки не любили коренных москвичей, видели в них врагов, да и Москву они тоже не любили. Для большинства приезжих столица была лишь громадной кормушкой, и единственной их целью было прорваться к этой кормушке, застолбить возле неё место для себя. Все средства пускались в ход, не гнушались ничем, и подножка на служебной лестнице – самый невинный способ задержать соперника. Сотни крохотных фирм вылупились на пустом месте, что-то скупая и перепродавая. И в каждой такой фирме сидели молоденькие девочки и мальчики, примчавшиеся в Москву из провинции, чтобы «завоевать» её. Новоявленные «звёзды» эстрады не умели петь, поэтому старались привлечь к себе внимание публики полуголыми телами и подчёркнутой вульгарностью текстов. Когда не помогало и это, они прибегали к услугам бандитов, чтобы с их помощью расчистить себе дорогу на олимп известности. Певицы и актрисы превращались в наложниц уголовных «авторитетов», а взамен видели свои портреты на глянцевых обложках журналов. Им не нравилось, когда их называли провинциалами и упрекали в пошлости, и они с пеной у рта доказывали, что их родной городишко ничуть не хуже столицы. Однако у себя они жить отказывались и стремились в главный город России. Бесконечная волна приезжих захлестнула Москву, как цунами, разрушив былую культуру, смыв прежний московский говор, и принесла с собой варварские обычаи захватчиков. Чужаки вели себя беззастенчиво, нагло, агрессивно. Чтобы удержаться на новом месте, они готовы были давить всех на своём пути, они шли напролом. «Покорить» и «завоевать» – вот слова, ставшие их девизом. И они завоёвывали, не боясь уничтожить то, что мешало им продвигаться вперёд, даже если речь шла о многовековых памятниках культуры. Они безжалостно сжигали старинные дворянские особняки,