Телевидение, радио, газеты и журналы – всё принадлежало им. Они навязывали свой образ жизни, предполагавший исключительную роскошь и вседозволенность. Молодое поколение обезумело, быстро уверовав в то, что смысл жизни спрятан в пиве, игровых автоматах, ночных клубах и сексуальной вседозволенности. Вырвавшиеся на первой волне «свободного рынка» эстрадные звёзды проповедовали сладость наркотического опьянения, и молодёжь жадно внимала им. Телевидение – важнейшее из всех средств массовой информации – потакало самым низким страстям, а Владимир Гусинский был главной фигурой в телевизионной империи…

Попрощавшись с Коржаковым, Смеляков вышел из здания и некоторое время стоял неподвижно, наслаждаясь тишиной. Сюда, за высокие зубчатые стены древнего Кремля, не доносился безумный шум столицы. Здесь царила особая атмосфера.

Из плавно подкатившей к подъезду «Волги» выбрался мужчина в длинном чёрном пальто и чёрной же шляпе. Что-то знакомое было в его фигуре, но Смеляков не сразу узнал его. Лишь когда тот повернулся, удивлённо выкатив глаза, Виктор понял, кто перед ним.

– Смеляков! – воскликнул мужчина. – Ты как здесь?

Это был Владислав Шкурин. Впервые Виктор столкнулся в ним, ещё работая «на земле» в районном отделении милиции. Затем их дороги пересеклись на Петровке, где Шкурин получил должность в Управлении по политико-воспитательной работе.

– Каким ветром тебя занесло в Кремль, Витя? – изумлённо спросил Шкурин.

– А тебя? Вижу, ты на служебной машине.

– Работаю в администрации президента, – важно объяснил Шкурин, и на лице его появилось выражение некоторого недоумения: мол, неужели есть люди, которые не знают об этом?

С самого начала их знакомства он относился к Сме-лякову почти враждебно, клеймил его за «политическую близорукость», категорически выступал против перевода Виктора в МУР, хотя Смеляков считался лучшим сыщиком района. Шкурин всегда прислушивался к тому, что говорили «старшие товарищи по партии», всегда спешил оказаться в первых рядах тех, кто «воплощал волю партии в жизнь», громче других защищая идеи социализма и бичуя пороки капитализма. Но грянул август 1991 года, страну всколыхнуло появление танков на улицах Москвы, и Владислав Шкурин, поначалу уверенно вставший на сторону ГКЧП, вдруг заколебался, затем затаился, а под конец второго дня, смекнув, что сторонники Ельцина берут верх, отправился «защищать» Белый дом. Он явился туда в милицейской форме, с решительным лицом, твёрдым голосом рассказывая о прогнившем советском режиме и предсказывая неотвратимость демократических перемен. Где-то там, во чреве Дома Правительства, он столкнулся с Сергеем Филатовым, который нёс куда-то кипу бумаг. Документы рассыпались по всему коридору, и Шкурин бросился собирать их, затем, чтобы загладить свою вину, он помог Сергею Александровичу донести их до нужного кабинета, а там вызвался сделать что-то ещё. Позже, когда Ельцин назначил Сергея Филатова главой администрации президента, Сергей Александрович нашёл тёплое место и для Шкурина в одном из кремлёвских кабинетов…

– В администрации президента? – переспросил Сме-ляков. – Высоко же ты взлетел… – И добавил с усмешкой: – На волне демократии…

– Времена меняются. Мы не имеем права стоять на месте.

– Понимаю… Партия приказала строить капитализм, и ты не смог отказать ей, верно? Ты же всегда был коммунистом.

– Зря иронизируешь, – покачал головой Шкурин.

– Никакой иронии, Владислав Антонович.

– Зачем же так официально? Мы с тобой сколько лет бок о бок трудились, не один пуд соли съели…

– Да уж, не мёд пили, – согласился Виктор.

– Опять ирония! Ты всё такой же, не меняешься… А вот заходи как-нибудь ко мне, потолкуем о жизни.

– Извини, Владислав, только некогда мне попусту языком молоть. У меня работы вот сколько… – И Смеля-ков выразительно провёл пальцами по горлу.

– А я, по-твоему, бездельник, что ли? Ну да, помню, как же! Ты всегда считал, что я только трепаться и способен… Подожди-ка, ты так и не ответил, что ты тут делаешь.

– По службе приходил.

– К кому? – строго спросил Шкурин.

– К Коржакову.

– А чего вдруг? По какому вопросу? – продолжал давить Владислав.

– По служебному, – почти задорно отозвался Смеля-ков. Внезапно ему сделалось весело. – Извини, мне пора.

Он повернулся, не прощаясь, и пошёл прочь.

– Погоди, Витя! А где ты сейчас?

– У Коржакова, – бросил через плечо Смеляков.

Весна наступала. На деревьях появились почки, и, глядя в окно, казалось, что пространство было наполнено полупрозрачной зеленоватой дымкой.

Вера стояла у окна, когда Виктор вошёл в комнату, и о чём-то размышляла. В руках она держала книгу, заложив её на нужном месте указательным пальцем. Казалось, она, поглощённая своими мыслями, не слышала появления мужа.

– Верочка?

– Привет. – Она повернулась и шагнула к нему. – Как дела?

– Всё нормально. – Он поцеловал жену в губы. – Чем занимаешься?

– Жду тебя и читаю.

– Что-нибудь интересное?

– Генри Миллера.

– Не слышал о таком.

– Очень зря. Я слышала, но никогда не читала. Однажды попала в руки книга, но там был такой омерзительный перевод, что я вышвырнула книгу в мусор. Сплошная матерщина и ничего другого.

– А чего ж теперь взяла?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Увидела обложку, долго-долго разглядывала её, заглянула внутрь и зацепилась за текст. Так бы и стояла в книжном, читая…

– Понравилось?

– Очень. Называется «Сексус».

– Как? – изумился Смеляков. – Что у тебя за интерес такой вдруг проснулся к этой теме?

– Зря смеёшься. Умная книга, тонкая, хотя много цинизма и откровенной грубости… Вот я тебе сейчас прочту кусочек. Слушай… «Люди думают, что если они умеют читать и писать, то легко отличат плохую книгу от хорошей. Даже писатели, а я имею в виду хороших писателей, не могут решить, что считать плохим, а что – хорошим. Кстати, художники не могут судить о картинах. И всё же я подозреваю, что у художников больше согласия относительно достоинств или отсутствия таковых в работах известных художников, чем у писателей касательно книг… Возьмём Диккенса или Генри Джойса и увидим, насколько различны мнения писателей и критиков об их достоинствах. Существуй сегодня писатель настолько необычный в своей области, насколько Пикассо необычен в своей, вы бы поняли, к чему я клоню. Даже если им не нравятся работы этого художника, большинство людей, более или менее сведущих в искусстве, признают, что Пикассо – гений. Теперь возьмём Джойса, довольно эксцентричного писателя. Разве он достиг хоть чего-то, сравнимого с престижем Пикассо?.. Каким бы новатором ни был гениальный художник, его принимают гораздо быстрее, чем писателя такого же калибра». Как ты думаешь, Вить, почему?

– Понятия не имею. – Он снял пиджак и достал из шкафа вешалку-плечики.

– Ты не расположен сейчас к разговору?

– Нет-нет, я слушаю тебя.

– А ты не слушай, ты отвечай. Мы же обсуждаем.

– Понимаешь, – Виктор задумался, – я не специалист…

– Но ты согласен с тем, что я прочитала?

– Пожалуй… Наверное, особенность писателя заключается в том, что работает со словом, а оно требует