присутствовали также Мазепа с ближайшими соратниками. На обеде не было недостатка в питье и угощениях, все присутствовавшие пили и ели сколько душа пожелает. Казачьи души в таких случаях ограничений не ведали, и после окончания обеда случилось то неприятное происшествие, из-за которого Константин вынужден сегодня пить в полмеры.
Отправляясь после обеда на отдых, изрядно захмелевшие запорожцы начали расхватывать золотую и серебряную посуду и уносить с собой на память о состоявшейся трапезе с «его ясновельможностью гетманом». Не менее пьяный Мазепин дворецкий, возмущенный такой бесцеремонностью, имел неосторожность сделать гостям замечание: «Вы рады бы ограбить этот дом; такой у вас обычай — делать подобное, куда вы только заберетесь».
Замечание возмутило запорожцев, и они, расценив его как оскорбление, сообщили о случившемся Гордиенко. Полагая, что дворецкий, человек «низкого звания», не мог самостоятельно решиться вести себя с ними, столь дерзко, старшины сочли, что тот действовал по наущению Мазепы, поэтому оскорбление является плевком в лицо всему сечевому товариществу и не может остаться безнаказанным.
И тут в душе Гордиенко, обычно осторожного и предусмотрительного, а сейчас едва державшегося от выпитого на ногах и плохо воспринимающего происходившее, всколыхнулись старые обиды на гетмана. Особенно последняя, связанная с событиями четырехлетней давности и не зажившая до сей поры.
Тогда, желая покончить с длительной и кровопролитной войной, Россия и Турция пришли к соглашению о размежевании спорных южных земель и установлении там приемлемой для обеих сторон границы. 21 мая 1705 года русский думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев сообщил из урочища Мищурин Рог Гордиенко, что «пресветлейший и державнейший Государь» намерен установить с Турцией «святоосвященный покой». С этой целью ему велено с турецкими комиссарами «чинить постановление по мирным договорам» и провести границу по спорным землям. «Своих милых приятелей и братию запорожских казаков» дьяк также извещал, что в работе комиссии примут участие и двое назначенных гетманом Мазепой малороссийских казачьих старшин — Григорий Карпович и Дмитрий Максимович, но Запорожье в комиссии представлено не будет.
Полученное известие заставило Константина дважды собирать раду. На первой было решено отправить Украинцеву запрос: «каким способом и по какия приметы с турским комиссаром он имеет граничение утвердити» и «только ли на одной степи или в Днепре водою» будет установлена граница. Не дождавшись ответа, повторно собранная рада послала дьяку новое письмо, в котором не ограничилась прежними вопросами, а недвусмысленно выразила свое отношение к деятельности комиссии: «Известно да будет вашей милости, что от веку не слыхано и нихто то не может сказать, чтоб которого времени могла в Днепре обретатися граница, но от несколько сот лет войско Запорожское в Днепре Кошем обретаяси, владея Днепром даже до самого морского гирла, ни от кого не бывало ограничено и обмежевано, и Для того никаким способом не позволяем никому в давношнем нашем и старожитном днепровском пребывании никаких границ заводить».
В письме запорожцы объясняли, что земли, по которым должна пролечь новая русско-турецкая граница, находятся во владении Запорожского Коша со времен «преславной памяти антецессора королей полских кроля Витулта» [64]. Именно тогда в результате ряда победоносных походов литовско-русских войск и союзных им отрядов днепровских казаков против татар границы Великого Литовско-Русского княжества дошли до берегов Черного моря. Обживая и закрепляя за собой приобретенные земли, великий князь Витольд с помощью казаков восстановил Канев, основал городки Черкасы, Кременчуг, Мишурин Рог, построил таможню на острове Тавань и крепость Дашов [65], основал корабельную пристань в гавани Хаджи-бей [66]. С той славной поры и до настоящих дней низовое товарищество считало крайним пунктом своих владений на юго-востоке «городище старого Очакова, у правого берега реки Буга и левого берега Днепровского лимана, где урочище Сто могил».
Дьяк Украинцев, не рискуя брать на себя смелость конфликтовать с запорожцами, переслал оба письма царю Петру, который отправил Гордиенко грамоту с заверением, что запорожцы не будут лишены «своих грунтов» и «все их добычи будут по-старому», и потребовал «не чинить в комиссиальном деле препятствий».
Совсем по-другому действовал Мазепа, тоже извещенный Украинцевым о запорожских письмах. В распоряжение Украинцева он спешно по личной инициативе направил несколько сот казаков Нежинского полка с приказом, если того потребуют обстоятельства, «укротить тых псов-запорожцев». Одновременно с этим он известил фельдмаршала князя Меншикова доносом «о своевольстве непостоянных и скаженных [67] псов-запорожцев, которые оказываются противными комиссиальному делу вследствие своего малоумия и давней бунтовничей налоги».
Противопоставляя ненадежным сечевикам себя, верного сторонника Москвы, Мазепа напоминал о недавних событиях на Полтавщине, когда туда вторглись враждебные России отряды запорожского атамана Петрика и союзная с ним орда крымского калга-салтана. Тогда именно он, гетман Мазепа, не дожидаясь помощи русских войск, сумел быстро сосредоточить против неприятеля полки реестровых казаков и нанес ему поражение на берегах реки Орель, заставив Петрика уйти снова на Сечь, а калга-салтана возвратиться в Крым.
Упоминая в посланиях Украинцеву и Меншикову кошевого Гордиенко, Мазепа именовал его не иначе, как «старым зловредным скаженным псом» и настаивал на принятии к нему самых жестких мер. Однако царь Петр, занятый войной со шведами в Прибалтике, решил не обострять отношений с запорожцами и в конце июня прислал им с дворянином Базловым и подьячим Ицеховым обычное годовое жалованье. Сечевики привыкли платить добром за добро, и когда в августе следующего года царь обратился к ним за помощью против шведов, отправили в его распоряжение свои конный и пеший полки общей численностью в несколько тысяч сабель под командованием тогда еще запорожского полковника Гната Галагана.
Вот это «старый зловредный скаженный пес Костка» и всплыло сразу в памяти, едва старшины рассказали Константину о нанесенном оскорблении и обвинили в подстрекательстве дворецкого против них Мазепу. Не удосужившись разобраться в справедливости этого обвинения, он тут же поверил ему и встал на сторону старшин. Неужели гетман, сам некогда сечевик, не знает, что обычай забирать у высокотитулованных хозяев после званого застолья дорогую пиршественную посуду принесли с собой на Сечь еще ордынские казаки? А переняли они его от своих бывших союзников и побратимов крымских татар, которые вели себя подобным образом после застолий их посланников с московскими царями и польскими королями. И если те смотрели на такое поведение гостей сквозь пальцы, то почему ему воспротивился малороссийский гетман? Считает себя по достоинству выше царя и короля? Вряд ли. Значит, пожелал оскорбить лучших представителей славного сечевого товарищества, в первую очередь его, кошевого атамана!
— Эх, кабы мы не были в гостях да на каждого не приходилось по десятку мазепинцев, — зло прошипел Константин, снимая ладонь с эфеса сабли. — Изрубили бы пройдысвита [68] гетмана и его гоношистых челядинцев в капусту, а измываться над своими стародавними обычаями не дозволили бы. Но ничего, мы и без сабель расквитаемся с клятой вражиной! — угрожающим тоном произнес он. — Мазепа хочет показать королю Карлу свою силу и держать нас под своей булавой? Дулю ему под нос с перцем! Нехай таскается за королем, как собака на привязи, а мы станем гулять сами по себе. На коней, браты, и будь проклят гетман и его пир!
Старшины принялись седлать лошадей, однако выпитое давало о себе знать, и дело шло медленно. Это позволило Мазепе, извещенному об инциденте с посудой и угрозе Гордиенко, появиться на конюшне прежде, чем запорожцы успели покинуть дворец. На его вопрос о происходящем Константин, не ограничивая себя в выражениях, выложил все, что счел нужным. Мазепа, побелев лицом и закусив губу, выслушал его до конца и, не промолвив ни слова в защиту дворецкого, извинился за случившееся и пообещал, что подобное никогда не повторится. Начавший трезветь Гордиенко был намерен этим ограничиться, однако старшинам лишь извинения показалось мало, и они потребовали выдать им обидчика на расправу, заодно пожелав узнать, не является ли гетман его подстрекателем.
Мазепа отмел их подозрение, но дворецкого, уступил требованию не желающих слушать от него объяснений старшин, ему пришлось вызвать на допрос. Перепуганный дворецкий ответил, что замечание им было сделано по собственному разумению, ни о каких запорожских обычаях он, простой польский шляхтич, слухом не слыхивал, а вот принятие мер к сбережению достатка его ясновельможности гетмана входит в его
