— Конечно, мин херц. Как и то, что во всей орде Аюка не наберется сорока тысяч голов, считая его соплеменников вместе с их баранами. А слух о сорока тысячах калмыков распущен для поднятия духа нашего воинства и для устрашения вражеского. Оказалось, этот слух принесет нам гораздо большую пользу, чем я предполагал.

— Какую?

— Немчин-изменник обязательно сообщит королю Карлу о прибытии к нам через день-два многочисленной орды. Как думаешь, захочет король встретиться на поле боя с лишними сорока тысячами сабель? Конечно, нет. Поэтому он не станет ждать, когда орда соединится с нами и мы объединенными силами навяжем ему генеральное сражение, а постарается разбить нас поодиночке, для чего нападет на нас до прибытия Аюка. Поскольку тот должен подойти через сутки-двое, значит, ему необходимо атаковать нас непременно завтра. Генеральное сражение состоится завтра, мин херц, причем начнут его шведы, первыми напав на нас.

— Говоришь, завтра? — Петр задумался, нервно потер подбородок. — Возможно, ты и прав. Король Карл знает, что генеральная баталия под Полтавой неизбежна, и иметь в ней против себя сорок тысяч лишних сабель ему совсем не с руки. Если так, ему остается упредить хана Аюка и дать нам сражение не позже завтрашнего дня. Согласен с князем, господин фельдмаршал? — спросил Петр у Шереметева.

— На месте короля Карла, будучи извещенным о приближении орды, я непременно атаковал бы противника до ее соединения с главными русскими силами, то бишь завтра. И сделал бы это, как любит король, рано утром перед рассветом.

— Раз все мы сходимся во мнении, что шведы вынуждены дать генеральную баталию завтра, надобно быть к ней готовыми. Данилыч, хоть ты и главный кавалерийский начальник, поручаю достройку четырех поперечных редутов тебе. Бери сколько нужно солдат, пусть сменяют друг друга, чтобы не терять ни минуты на еду и отдых, но чтобы к утру редуты были готовы и вооружены артиллерией. А вы, господин фельдмаршал, созывайте военный совет — из-за немчика-перебежчика придется внести кое-какие изменения во вчерашнюю диспозицию. И велите в полдень выстроить на смотр гвардию и армейскую пехоту — перед завтрашним сражением хочу говорить с теми, кому предстоит смотреть в глаза смерти и, возможно, сложить голову во славу Отечества.

Смотр пехотных полков начался в первом часу дня и произвел на Петра хорошее впечатление. После его завершения он велел выйти из строя всем генералам и офицерам гвардейских Преображенского и Семеновского полков и обратился к ним с речью. Будучи сам причислен к штаб-офицерам гвардии, царь был в темно-зеленом мундире с красными обшлагами, с офицерским шарфом на шее, с обычной офицерской шпагой на боку. Речь Петр начал с вопроса:

— Вам известно, что кичливый и прозорливый их король, — Петр вытянул руку в сторону шведского лагеря, лицом к которому стояли генералы и офицеры, — войску своему расписал уже в Москве квартиры: генерала своего Шпарра пожаловал уже губернатором московским и любезное наше отечество определил разделить на малые княжества и, введя в оное еретическую веру, совсем истребить? Оставим ли такие ругательства и презрение наше без отмщения?..

Петр замолчал, и в наступившей напряженной тишине стало слышно, как вдалеке у цепочки перегородивших поле редутов стучат топоры и визжат пилы. Выждав некоторое время, Петр продолжил речь, говоря теперь о необходимости защищать Родину и о позоре, который падет на головы тех, кто в грядущем сражении оставит поле боя.

От имени генералов и офицеров гвардии с ответным словом выступил генерал-майор князь Михаил Голицын. Вначале он напомнил о прошлогоднем сражении под деревней Лесной, где отличилась гвардия:

— Ты видел труд и верность нашу, — говорил он, повернувшись к царю, — когда чрез целый день в огне стояли, шеренг не помешали и пяди места неприятелю не уступили; четыре раза от стрельбы ружья разгоралися, четыре раза сумы и карманы патронами наполняли; ныне же войска те же, и мы, рабы твои, те же. Уповаем иметь подвиг ныне, как и тогда.

Закончил выступление Голицын заверением, что гвардия честно исполнит свой долг перед Государем и Россией и готова, как всегда, быть на самых трудных и ответственных участках ожидаемой баталии.

После гвардии Петр пожелал встретиться с полковниками дивизии генерала Алларта. Из каждых десяти солдат этой дивизии семеро были малороссиянами, поэтому из представших перед царем 14 командиров ее полков девять были малороссиянами, двое — немцами, трое — великороссами. Несколько полковников-малороссиян, будучи в то время в меньших чинах, участвовали в сражении при Лесной, проявив там доблесть, большинство полков дивизии побывали в боях уже зимой этого года, доказав свою верность России и присяге. Однако Петр счел нужным из всех пехотных дивизий лично напутствовать в генеральную баталию именно эту, на три четверти состоявшую из малороссиян, на чьей земле завтра должна произойти битва, от исхода которой зависит дальнейшая судьба России и Украины.

Оттого и речь Петра звучала совсем иначе, чем перед строем генералов и офицеров гвардии, где малороссиян было раз-два и обчелся:

— Король Карл и самозванец Лещинский привлекли к воле своей изменника Мазепу, которые клятвами обязались между собой отторгнуть от России народы малороссийские и учинить княжество особое под властью его, изменника Мазепы, и иметь у себя во владении казаков донских и запорожских, и Волынь, и все роды казацкие, которые на сей стороне Волги...

Далее Петр рассказал, как Мазепа смог подкупить оттоманскую Порту и крымского хана, чтобы идти с ними на Россию, призвал к себе на помощь короля шведского с его армией и самозванца Лещинского с 25- тысячным польским войском. Однако замыслы изменника потерпели крах: шведская армия ввиду ряда поражений и холодной, голодной зимы сократилась наполовину, султан подтвердил прежний мир с Россией и запретил крымской орде оказывать помощь Мазепе, войска Лещинского разбиты и разогнаны. Завершил свою речь Петр так:

— Помощию божией казацкие народы и малороссийские нам смиренны и в верности при нас состоят. Прошу доброго вашего подвига, дабы неприятель не исполнил воли своей и не отторгнул столь великознатного малороссийского народа от державы нашей, что может быть началом всех наших неблагополучий. Порадейте же, товарищи! Вера, церковь и Отечество сего от вас требуют...

А поздно ночью, сидя один перед свечой в палатке, Петр писал обращение уже ко всей русской армии. Завтра перед сражением оно будет зачитано командирами перед строем своих рот, эскадронов, батарей, чтобы его слышал каждый солдат и офицер, проникнувшись личной ответственностью за судьбу России.

«Воины! Не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за Православную нашу веру и Церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении пред очами вашими Правду и Бога, поборающего о вас. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе, для благосостояния вашего».

Петр прочитал обращение, бросил на исписанный лист перо, уставился на пламя свечи.

Ну что ж, «помазанник Господен, король шведов, готов и вандалов, божьей милостью» Карл, как официально именуешь ты себя, завтра судьба сведет нас снова лицом к лицу на поле брани, как некогда под Нарвой. Однако теперь — Петр не сомневался в этом! — быть биту тебе, а не царю! Вся Европа трепещет перед тобой, а французский король Людовик XIV, названный «королем-солнце», во всеуслышание восхищается твоей непобедимой армией и открыто завидует тебе.

Трепещите, восхищайтесь, завидуйте, но только до завтрашнего дня, ибо завтра вам придется узнать, что вы пребывали в заблуждении, поскольку в Европе появилась сила, способная сломить хребет прославленным шведам, и эта сила — русская армия.

Левенгаупт вошел в палатку короля, бросил мимолетный взгляд на стоявших возле Карла фельдмаршала Реншильда, графа Пипера и командира Дарлекарлийского полка майора Зигрота, начал свой обычный вечерний доклад.

— Ваше величество, в лагере русских...

— Оставьте рапорт, граф, — сказал Карл. — Знаю, что вы лично посетили наши аванпосты и наблюдали за русскими, но теперь это ни к чему. Что бы они ни строили, какие изменения в их лагере ни