— Почему ж мне не думать?

— Потому что в голове у тебя будут сражения да любовь.

— А у вас в голове не была война? А я уж все обдумал, что мне надо делать, и в первую голову отстроим мы из крепкого дуба городок, а потом велим для порядка обвести его рвом.

— Ты думаешь? — спросил заинтересованный Мацько. — Ну а как городок будет готов? Тогда что? Говори.

— Как только городок будет готов, так сейчас же поеду ко двору княгини, либо в Варшаву, либо в Цеханов.

— Когда я уж умру?

— Если скоро умрете, то после вашей смерти, но вперед вас похороню, как следует; а если Господь пошлет вам здоровья, то вы останетесь в Богданце. Мне княгиня обещала, что я получу от князя рыцарский пояс. Иначе Лихтенштейн не захочет со мной драться.

— Значит, потом ты едешь в Мальборг?

— Не только в Мальборг, но хоть на край света, только бы добраться до Лихтенштейна.

— Тут я спорить с тобой не стану. Либо твоя смерть, либо его.

— Не бойтесь, привезу я вам в Богданец его перчатки и пояс.

— Только берегись предательства. Это им нипочем.

— Я поклонюсь князю Янушу, чтобы он послал в Мальборг за пропуском. Теперь мир. Поеду с пропуском в Мальборг, а там всегда гостит много рыцарей. И знаете что? Сперва Лихтенштейн, а потом стану высматривать, у кого на Шлеме павлиньи перья, и буду их одного за другим вызывать. Боже мой! Ежели пошлет мне Господь победу, то, значит, я в то же время и обет выполню.

Говоря это, Збышко улыбался собственным своим мыслям, причем лицо его было совсем детское, лицо мальчика, который обещает совершить ряд рыцарских подвигов, когда подрастет.

— Эх, — сказал Мацько, кивая головой, — если бы ты победил трех рыцарей из знатных фамилий, то не только выполнил бы обет, но и какой добычи награбил бы, боже мой!

— Чего там трех! — вскричал Збышко. — Я еще в тюрьме сказал себе, что не поскуплюсь для Дануси. Столько, сколько на руках пальцев, а не трех.

Мацько пожал плечами.

— Удивляйтесь, а то хоть и не верьте, — сказал Збышко, — а ведь из Мальборга поеду к Юранду из Спыхова. Как же не поклониться ему, коли это Данусин отец? Мы с ним на холмских немцев наезжать будем. Сами же вы говорили, что для немцев нет никого страшнее во всей Мазовии.

— А коли он не отдаст за тебя Данусю?

— Как это не отдаст? Он мстит — и я мщу. Кого же он найдет лучше меня? Кроме того, раз княгиня согласилась на обручение, так и он не откажет.

— Я одно только думаю, — сказал Мацько, — что ты всех людей из Богданца заберешь, чтобы была у тебя рыцарская свита, а земля останется без рабочих рук. Пока я жив буду — я не дам, но после моей смерти — вижу я, что возьмешь.

— Господь Бог пошлет мне свиту, да и Янко из Тульчи нам родня, он не поскупится.

Вдруг отворилась дверь, и как бы в подтверждение того, что Господь Бог пошлет Збышку свиту, вошли два человека, смуглых, коренастых, одетых в желтые, похожие на еврейские кафтаны, в красных тюбетейках и невероятно широких штанах. Остановившись в дверях, они стали прикладывать пальцы к губам, ко лбу и к груди, отвешивая в то же время земные поклоны.

— Это что за дьяволы? — спросил Мацько. — Вы кто такие?

— Рабы ваши, — на ломаном польском языке отвечали новоприбывшие.

— Как так? Откуда? Кто вас прислал сюда?

— Прислал нас пан Завиша в дар молодому рыцарю, чтобы были его рабами.

— Господи боже мой! Двумя мужиками больше! — радостно восклицал Мацько. — А из какого вы народа?

— Мы турки.

— Турки? — переспросил Збышко. — У меня в свите будут два турка. Видели вы когда-нибудь турок?

И подскочив к ним, он принялся ощупывать их руками и разглядывать, точно каких заморских чудовищ. А Мацько сказал:

— Видать я их не видал, но слышал, что у Завиши из Гарбова есть на службе турки, которых он взял в плен, когда воевал на Дунае у императора римского Сигизмунда. Так вы язычники?

— Господин велел нам креститься, — сказал один из пленников.

— А выкупить себя вам не на что было?

— Мы издалека, с азиатского берега, из Бруссы.

Збышко, всегда жадно слушавший всякие военные рассказы, особенно же когда дело шло о подвигах славного Завиши из Гарбова, стал их расспрашивать, каким образом попали они в плен. Но в рассказах пленников не было ничего необычайного: их было несколько десятков, три года тому назад Завиша напал на них в ущелье, часть перебил, часть забрал в плен, а потом многих раздарил. У Збышки и Мацьки сердца прыгали от радости при виде такого замечательного подарка, в особенности потому, что достать людей в те времена было трудно и обладание ими составляло настоящее богатство.

Вскоре пришел и сам Завиша, в обществе Повалы и Пашки Злодея из Бискупиц. Так как они все старались о спасении Збышки и рады были, что им удалось этого достигнуть, то каждый сделал ему какой- нибудь подарок на прощанье и на добрую память. Благородный пан из Тачева подарил ему попону для лошади, широкую, богатую, обшитую на груди золотой бахромой; Пашко — венгерский меч, стоящий несколько гривен. Потом пришли Лис из Тарговиска, Фарурей и Кшон из Козьих Голов, с Мартином из Вроцимовиц, а под конец — Зиндрам из Машковиц — все не с пустыми руками.

Збышко растроганно приветствовал их, вдвойне обрадованный — и подарками, и тем, что славнейшие в королевстве рыцари выказывают ему дружбу. Они же расспрашивали его об отъезде и о здоровье Мацьки, советуя, как люди хоть и молодые, но опытные, разные мази и пластыри, чудесно заживляющие раны.

Но Мацько лишь поручал им Збышку, сам же собирался на тот свет. Трудно жить с железным осколком между ребрами. Он жаловался, что все время харкает кровью и не может есть. Кварта очищенных орехов, две пяди колбасы да миска яичницы — вот и все его дневное пропитание. Отец Цы-бек несколько раз пускал ему кровь, думая, что таким образом оттянет у него горячку от сердца и возвратит охоту к еде, но и это не помогло.

Однако он так был обрадован подарками, сделанными племяннику, что в эту минуту чувствовал себя здоровым, и когда купец Амылей, чтобы почтить столь славных гостей, велел принести вина, Мацько сел к столу вместе с ними. Заговорили о спасении Збышки и об его обручении с Данусей. Рыцари не сомневались, что Юранд из Спыхова не захочет противиться воле княгини, особенно если Збышко отомстит за память Данусиной матери и добудет обещанные павлиньи перья.

— Только вот насчет Лихтенштейна, — сказал Завиша, — не знаю, примет ли он вызов, потому что ведь он монах и к тому же один из сановников ордена. Люди из его свиты говаривали, что только бы ему дожить, а он со временем и великим магистром будет.

— Если откажется, то лишится чести, — заметил Лис из Тарговиска.

— Нет, — отвечал Завиша, — он не светский рыцарь, а монахам запрещено выходить на поединки.

— Но ведь часто бывает, что выходят.

— Потому что уставы в ордене ослабели. Они всякие обеты дают, а прославились тем, что, к соблазну всего христианского мира, то и дело их нарушают. Но на поединок меченосец, а в особенности комтур, может и не выйти.

— Ну, значит, ты его только на войне поймаешь.

— Да войны, говорят, не будет, — ответил Збышко, — потому что меченосцы боятся теперь нашего народа.

Тут Зиндрам из Машковиц сказал:

— Мир этот недолог. С волком в согласии не проживешь, потому что он всегда хочет чужим пользоваться.