– Поправляйся, головастик, а потом у нас с тобой будет серьезный разговор. Ты получил мое письмо?

Мама достала из шкафчика маленькую хрустальную рюмку, налила туда граммов тридцать, поставила ее передо мной и приказала:

– Не распускай слюни, головастик, выпей одним глотком и запей кофе. Исполняй!

На протяжении нашей совместной жизни мама часто мне приказывала, и я ни разу не мог ослушаться. То же самое произошло и сейчас. Совершенно не желая пить алкоголь, я взял рюмку, одним глотком осушил ее и принялся запивать кофе. Я был уверен, что меня сейчас вырвет, но этого не произошло, ком в горле немного размяк, а сумасшедшая птица, бившаяся в желудке, слегка угомонилась. Болевой обруч, сжимавший голову, тоже немного ослаб.

Впервые в жизни я похмелялся. Мама насмешливо на меня посмотрела, налила еще почти полную рюмку и жестко сказала:

– Пей, алкаш, все алкоголики помогают себе утром именно так, и твой отец поступал точно так же, и умер, когда тебе не было еще и двух лет.

Я удивился:

– Мам, а я даже и не знал, что мой отец сильно пил. Неужели он был алкоголиком?

Мама села на пустой табурет, поправила красивую прическу и уточнила:

– Последние два года своей жизни, сразу после того как я забеременела тобой, он пил каждый день. Пей, головастик, твой организм должен успокоиться, а то ты трясешься, как испорченный холодильник. А потом у нас будет серьезный разговор.

Я пожал плечами, послушно взял рюмку, выпил до дна, опять запил кофе, и через минуту мотор, работавший внутри меня, выключился, голова перестала взрываться, а желудок вдруг захотел поесть. О, со мной произошло чудо! Раньше я никогда не похмелялся и мучился сутками, прежде чем войти в нормальное состояние, а сейчас не прошло и трех минут, а я стал почти здоровым человеком.

Я несмело улыбнулся и сказал:

– Мам, а ты была права, мне действительно стало лучше, каких-то пятьдесят граммов коньяка сделали меня почти человеком.

Мама налила себе кофе с молоком в большую чашку, достала из холодильника сыр, ветчину, поставила их на стол, отпила из своей чашки и сказала:

– Вот именно, что «почти». Из жалкого трясущегося состояния больного ты перешел в стадию иллюзорного ощущения нормы. Поешь скорее, а то сейчас опять опьянеешь.

Мама поставила передо мной тарелку с борщом, и я начал осторожно есть. Господи, и как же тяжело приходится алкоголикам, если они каждый день испытывают то же самое, что я сегодня. А мой отец Константин, которого я не помню, пил последние два года своей жизни каждый день… Что же его заставляло? Я оторвался от супа, вкуса которого почти не ощущал, и спросил:

– Мам, а почему все-таки мой отец пил каждый день, ведь ты была беременна мной и, по идее, он должен был радоваться.

Мама оторвалась от своего кофе с молоком и ответила:

– Головастик, твой отец был дураком, потому что считал, что я залетела не от него, а от его друга Спирина, но Спирин был уродом, типа тебя, а твой отец красавцем, которого я обожала. Ах, Константин был моей первой любовью, и я отдавалась тогда только ему.

Меня заинтересовало мое сходство со Спириным, и я спросил:

– Мам, а почему же тогда я получился похожим на Спирина, на всех фотографиях моим отцом кажется он, а не мой отец Константин?

Мама отпила кофе и недовольно покачала головой:

Мама попала в мою уязвимую точку, потому что я действительно ни о чем, кроме секса, не думаю в такие моменты. В такие моменты я просто люблю женщину – и физически, и духовно – и ни о каких детях, конечно же, не думаю, потому что в такие минуты не могу думать. Вчера, когда мы трахались у гаража с Иркой Бубняковой, я тоже ни о чем не думал, и если бы не ее муж, то наверняка бы в нее и кончил, и у меня, возможно, бы появился шестой ребенок, хорошо, что ее муж не позволил мне этого.

Я налил себе еще немножко коньяка, выпил и сказал:

– Мам, ты как всегда права, я действительно в те моменты ни о чем не думал, но сейчас я уже над этим размышляю и поэтому ушел из инженеров в токари.

Мама сняла с плиты кастрюльку с овсяной кашей (по утрам она всегда ест овсянку), положила себе в тарелку несколько ложек, съела немного, почмокала полными чувственными губами и спросила:

– Ну, и сколько же тебе платят как токарю?

Я оторвался от борща, который уже почти доедал, и ответил:

– Шесть тысяч, почти в три раза больше, чем инженеру.

Мама так пристально взглянула в мои глаза, что я отвел взгляд, и подсчитала:

– Получается, головастик, что на твоих пятерых детей и на тебя приходится всего шесть тысяч, значит, на каждого – всего по тысяче в месяц, при минимальном прожиточном минимуме в две тысячи. Ты недодаешь своим детям каждый месяц пять тысяч рублей, ты, здоровый и сильный мужчина, грабишь собственных детишек, и тебе не стыдно?

Мама была не совсем права, мне было чрезвычайно стыдно, но работы, где мне платили бы по десять тысяч, не находилось. По десять получали только на стройке и только специалисты высшего разряда, а я не был строителем.

Я доел борщ, похвалил его (после чего мама налила мне еще почти полную тарелку) и сказал:

– Мне стыдно, мам, что мои дети живут за чертой бедности, но как выйти из этой ситуации, я пока не знаю, возможно, я пойду работать на стройку.

Мама саркастически скривила губы:

– Без разряда ты будешь там подсобником, а они получают еще меньше токарей. Я знаю, как выйти из этого положения, слушай меня внимательно. Ты помнишь мою подругу Полину?

– Помню, – ответил я.

– Так вот, ее квартира находится на втором этаже старинного дома, а на первом, прямо под ней открылся новый частный банк.

Я махнул рукой:

– Мам, но меня не возьмут работать в банк, у меня же нет специального образования.

– Не перебивай, – нахмурилась мама и стала разъяснять детали: – Так вот: раньше на первом этаже жил генерал Орлов, а Полина была его любовницей, и вот генералу взбрело в голову сделать потайной ход из своего туалета на первом этаже в туалет-ванную Полины на втором, потому что его жена была очень ревнивой особой и постоянно следила за мужем. Замаскированный люк был сделан, и ни разу никем не обнаружен. О нем знали только Полина и генерал, и пользовались им для собственного удовольствия. Потом генерал умер, и квартиру купил банк. В ней изменили всю планировку, кроме туалета, туалет вообще не стали трогать, потому что наши мастера могли бы там только все испортить. И теперь из совмещенного ванной туалета Полины можно в любое время попасть в туалет банка, ты понял, головастик?

Я так удивился, что перестал есть борщ. Моя мама, бывшая пионерка, комсомолка и коммунистка, героически осушавшая болота Ленинградской области, никогда не взявшая чужой копейки и меня воспитавшая вроде бы честным человеком, намекала на ограбление банка. Я закрыл открывшийся от удивления рот и спросил:

– Мам, ты хочешь ограбить банк?

Мама, которая никогда в жизни не пила алкоголя, державшая его исключительно для гостей, налила в пустую рюмку коньяка, выпила до дна, закашлялась и ответила:

– Да, головастик, именно это я и собираюсь сделать, тем более что владелец банка – вор и бандит Клюквин, и об этом все знают, а я лучше всех, потому что три года была его гражданской женой. Так вот, головастик, мы накажем Клюквина и обеспечим твоих детей, и ты мне в этом поможешь.

Мама достала из шкафчика вторую пустую рюмку, налила коньяка себе и мне. Она не сомневалась, что я буду ей помогать в этом опасном деле, и была права, потому что я никогда в жизни не мог ей противоречить. Не мог и не хотел. Мама всегда лучше меня знала, чего я хочу и чего мне не хватает, и ни