На почте была одна Марина.

– А где Валя?

– Ушла по делам. Скоро придёт. Можешь здесь подождать.

Сейчас некогда. Я потом Вале всё расскажу.

Петру Иванычу опять письма не было.

И почему они там, в тылу, не пишут? Вот люди!

Я влетел в комнату сразу же вслед за разведчиками. Они устало сидели, кто за столом, кто на шинели. Им очень хотелось спать. У Яшки был такой вид, будто он боялся, как бы не уснуть за столом и не свалиться на пол.

А Витя взял мыло, полотенце и пошёл к колодцу. Я увязался за ним. Он разделся, вытряхнул пыль из обмундирования и хорошо вымылся, вылив на себя два ведра.

Потом побрился, подшил чистый подворотничок, почистил сапоги.

– Ну что, пошли? – сказал он.

– Куда?

– Погуляем. К Вале зайдём.

– Пошли, – обрадовался я.

Витя шёл лёгким шагом, будто и не устал в немецком тылу. Он то улыбался, то хмурился.

– Витя, а где вы были?

– Далеко.

– А «языков» брали?

– Без них обошлись. Поважнее дело нашлось.

– А немцев там много?

– Много.

Витя раньше так радовался мне, когда возвращался из разведки. А теперь ему совсем неинтересно было со мной разговаривать. Он о чём-то своём всё думал. Ладно, он потом мне всё расскажет.

Мы подошли к хате, где жила Валя, вошли в сени. Витя остановился, вздохнул. Я с удивлением посмотрел на него. Он смутился, торопливо расправил складки под ремнём и тихо попросил:

– Иди первым.

Валя сидела на кровати и что-то писала. Она увидела нас, поднялась и шагнула к Вите. Глаза её радостно блестели. Вдруг она прижала меня к себе и громко поцеловала, будто целый век не видела.

– Валя, наши, наши вернулись! И Вите орден дадут!

– Вижу, что вернулись. Вижу! Какой ты молодец, Феденька!

Витя улыбался и не отрывал глаз от Вали. А она ходила по комнате и всё смотрела то на меня, то на Витю. Такой весёлой я её ещё не видел.

– Чего мы здесь стоим? Пойдёмте на улицу! – сказала она.

По тропинке к лесу Валя и Витя шли рядом. Витя только на неё смотрел, а она счастливо улыбалась.

Они забыли обо мне. Лучше я пойду к нашим. А Витя и сам вернётся.

Я отстал. Они и не заметили этого.

Однажды утром нам объявили: сегодня в семнадцать ноль-ноль будут вручать ордена. Пётр Иваныч и Витя выстирали на пруду обмундирование. У пана Адама нашёлся утюг, и они выгладили гимнастёрки и брюки. До семнадцати ноль-ноль оставалось совсем немного. А Пётр Иваныч сидел за столом и, по фронтовому обычаю, без зеркала неторопливо брился. Когда я в первый раз увидел, как он вслепую брился опасной бритвой, то испугался: вдруг он порежет себе горло, нос или щёку. Но у него тогда даже кожа нигде не покраснела. С тех пор я перестал бояться и сам помогал ему точить бритву на ремне.

Теперь я думал о другом – как бы не опоздать. Я нетерпеливо смотрел на Петра Иваныча, ёрзал на стуле. Но он не обращал на меня никакого внимания, старательно водил бритвой по лицу. Наконец он кончил, погладил чисто выбритые щёки и сказал с довольной улыбкой:

– Порядок.

Мы всем взводом вышли в сад. Сюда сходились бойцы и командиры со всего полка.

Два бойца вынесли из штаба стол, накрыли его чистой простынёй. К столу подошёл знакомый штабной капитан с наволочкой, в которой были коробочки с орденами и медалями. Он вынимал их, раскрывал и клал на стол. Ордена и медали блестели на солнце. Я высматривал те, которыми наградят наших. Орден Отечественной войны был один и самый красивый. Орденов Красной Звезды лежало несколько. Значит, и другие бойцы сделали в ночном бою то же, что и Витя, раз их награждают одним и тем же орденом. Но Пётр Иваныч всё равно смелее всех воевал. Были здесь и ордена Славы, и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Капитан расставил коробочки и громко скомандовал:

– В две шеренги становись!