— Как Лизонька? — тихо проговорил Северов.

Друзья недоумевающе посмотрели друг на друга: из комнаты Лизоньки снова донесся детский плач — два голоса. Глаза Лигова стали веселыми. Он хотел сказать Алексею что-то шутливое, но удержался…

Открылась дверь, и на пороге показалась усталая Мария. Она жестом пригласила моряков к Лизоньке. Они вошли, ступая осторожно, чтобы не шуметь.

Индианка лежала с открытыми глазами, в которых, как и на лице, сохранились еще следы пережитых мук.

Лизонька слабо, с радостью, но в то же время с каким-то ожиданием улыбнулась мужу, который с удивлением смотрел на двух младенцев. Запеленутые в белоснежные простыни, они спали. Смотря на их маленькие смуглые личики с крошечными носами, Алексей с удивлением спрашивал себя: неужели это его сыновья? Ему было как-то странно считать себя отцом. Все казалось сном.

— Поцелуй же Лизу, — подтолкнула Мария брата: — Смотри, каких молодцов она подарила тебе. Побудь с ней.

Мария и Олег вышли из спальни. Лигов увидел, как устала жена. Лицо ее стало серым, под глазами легли тени, — Ложись спать, — сказал Лигов жене.

— Нет, — покачала головой Мария. — Пойдем на воздух! Они вышли на крыльцо. Стояло свежее летнее утро. С моря тянуло острым холодком, легкий ветер разгонял туман, который клочьями цеплялся за траву, за кустарник, оседал темной влагой на скалах.

— Ты вот там думал обо мне? — спросила Мария, указывая на вершину сопки.

— И там, и везде, — ответил Лигов.

— Ты писал, что там ты разговаривал со мной, — напомнила Мария и, схватив мужа за руку, потащила его. — Побежим туда. Я очень хочу побывать сейчас там.

Мария была взволнована, беспокойна. Лигов не мог понять, что с ней происходит. «Переутомилась», — подумал он и подчинился желанию молодой женщины. Запыхавшись, держа друг друга за руки, они взобрались на вершину сопки и остановились у огромного валуна, поросшего серым лишайником.

Мария посмотрела на стойбище у подножия сопки, на берег с жиротопными печами, на две шхуны в бухте и устремила взгляд далеко вперед, в море.

Оно расстилалось бесконечным серо-синим простором и чуть рябило под ветерком. Солнце поднялось из-за горизонта, точно выплыло из воды, и зажгло ярким светом море землю; заискрились вода, песок, гранитные скалы.

— Как хорошо, — проговорила Мария. Она стояла, подставив лицо ветру и о чем-то думая. Еще никогда Лигов не видел такого выражения на лице Марии. Оно было особенно нежное, сильное, светлое.

Мария повернулась к Олегу и, положив ему руки на плечи, поцеловала крепко, долго. Он ощутил ее горячее дыхание и услышал шепотом произнесенные слова:

— У нас тоже будут дети…

Олег Николаевич обнял жену. Вот оно, счастье, огромное и ясное, как это море!.. Лигов взглянул на горизонт, и его руки, обнимавшие жену, вздрогнули.

— Что с тобой? — с беспокойством спросила она. Лигов сделал шаг вперед, точно хотел загородить собой жену, и не сводил глаз с горизонта. Там шли в кильватер суда. Их было много. Они шли на север. Лигов узнал их. Это были иностранные китобойные корабли. Они шли в русских водах стройной колонной, шли уверенно, с поднятыми флагами.

Мария с тревогой следила то за мужем, то за кораблями. Облако, подгоняемое ветром, заслонило солнце, и на море, на сопку, где стояли Мария и Лигов, легла тень. Марии показалось, что их коснулась крылом опасность. У нее тревожно забилось сердце.

Первую гарпунную пушку Лигов решил установить и проверить на своей шхуне «Мария». Это оказалось сложным и требующим много времени делом. Те скупые, немногословные инструкции, которые Лигов получил от Ольхова, были недостаточны. Не раз Олег Николаевич вспоминал о Кленове, о его золотых, умеющих все делать руках. В эти дни незаменимым помощником Лигова стал матрос Петр Суслин.

Когда пушку подняли из трюма на палубу, он, не выпуская из зубов вечно дымящейся, обгорелой черной трубки, присел около нее на корточки. Поглаживая черенком трубки пожелтевшие от табака усы, он долго и задумчиво смотрел на гарпунную пушку, которая своим странным видом, казалось, оскорбляла само название благородных пушек военных судов, из которых много лет приходилось палить Петру Суслину.

Короткое дуло с непропорционально толстой казенной частью, с длинной ручкой для поворота на лафете, представлявшем тумбу, выглядело неказистым. Суслин постучал крепким толстым ногтем указательного пальца по стволу пушки и вздохнул. Нет, не из такого «козла», как назвал Суслин гарпунную пушку, мечтал он пострелять, когда узнал о ее привозе, не о такой пушке он думал, мечтая заняться своим любимым делом, по которому так скучал.

— Что, не по душе громобой? — услышал Суслин над собой голос боцмана Ходова.

— Ликом неказиста, да в деле, может, речиста! — уклончиво ответил Суслин и глубоко затянулся дымом. — Ставить, что ли, будем?

— Тебе первому из нее стрелять! — пообещал Лигов матросу, заметив брошенный им на пушку жадный взгляд. — Тебе и помогать!

— На том спасибо, Олег Николаевич. — Суслин поднялся, сбросил с плеч старенький бушлат и, оставшись в фуфайке, закатал рукава.

— Эк тебя размалевали! — охнул Ходов, по-женски всплеснув руками, и его широкое лицо расплылось в улыбке, пышные рыжеватые усы задрожали от смеха: — Ну, чисто…

Боцман задыхался от смеха и не мог закончить фразу. Суслина обступили моряки. Они с любопытством рассматривали крепкие, поросшие рыжеватыми волосами руки матроса. Обнаженные до локтя, они походили на многоцветную панораму. На левой руке переливалась всеми цветами радуги жар- птица, верхом, на которой сидела русалка с зелеными глазами и такими же волосами, распущенными по воздуху. В волосах русалки запутались черные черти, которых пытался наколоть на свой трезубец Нептун, сидящий на гребне голубой волны. Вокруг владыки морей — царя Нептуна — в хороводе плясали золотистые рыбки. Одна из них, обернувшись, смотрела на берег, где под тропическими, почему-то красными пальмами, лежали обнаженные женщины. У одной в руках была подзорная труба, и она смотрела в море на далекий корабль. За его кормой, по прихоти неизвестного художника, были почему-то наколоты двуглавые орлы, которые держали в когтях якорь. Цепь от него образовывала круг, в котором моряки прочитали: «Корвет «Аякс», 1854». Ниже шло слово «Глаша» и был изображен женский профиль.

Но когда китобои взглянули на правую руку Суслина, раздался такой взрыв смеха, что люди с берега встревоженно посмотрели на шхуну. Вся рука была испещрена такими непристойными рисунками, что моряки только покачивали головами. Суслин торопливо опустил рукава. Ходов, трясясь от смеха, со слезами на глазах с трудом спросил:

— Где же это тебя так?

Суслин исподлобья посмотрел на моряков, буркнул:

— Заснул пьяный в таверне, когда стояли в Сингапуре, ну, братишки и заплатили какому-то малайцу. Он и наколол.

— Не срамись больше! — прервав смех, неожиданно строго сказал Ходов, затем крикнул на остальных: — Хватит зубы скалить, а ну за дело!

Лигов сдерживал улыбку, но в его голубых глазах все еще плясали веселые искорки. Он стал объяснять, как надо установить пушку.

Веселье на шхуне утихло, только нет-нет да фыркнет кто-нибудь из моряков, вспомнив татуировку на руке Суслина. При этом Петр хмурился и еще крепче сжимал зубами трубку.

Гарпунную пушку устанавливали на самом носу шхуны. Перед ней в палубе прорубили отверстие, через которое из трюма должен был идти линь с гарпуном, посылаемым при выстреле в тушу кита. Нужно было специально оборудовать и камеру, где будет помещаться линь, и сделать амортизаторы…