— Разрешите от имени японских китопромышленников, которых я имею честь представлять, и лично моего поздравить вас с бракосочетанием и пожелать счастливой жизни вашей супруге Тамаре Владиславовне и вам, Георгий Георгиевич!

— С кем имею честь говорить? — спросил Клементьев, удивляясь чистому русскому выговору Хоаси.

— Ваш коллега, — поклонился опять Кисуке и взглянул на капитана шхуны «Надежда». — Господин Белов Константин Николаевич, очевидно, меня помнит?

— Да, — резко ответил Белов, но Хоаси сделал вид, что не заметил тона.

— Мы, японские китобои, счастливы вас приветствовать у себя, в нашей маленькой и скромной стране. Русские китобои всегда вызывали у нас восхищение и желание подражать их смелости и искусству.

«Что он имеет в виду?» — спросил себя Клементьев и промолчал, предоставляя Хоаси возможность говорить дальше.

— Ваш переход из Христиании во Владивосток, — говорил Кисуке, — восхитил всех моряков. Приход «Надежды» под русским флагом — доказательство вашей смелости. Это справедливое возмездие.

«Черт возьми, — выругался про себя Клементьев. — Он все знает».

— Чем могу служить? — сухо прервал коммерсанта Георгий Георгиевич и взглянул на часы.

— Приношу тысячу извинений, что осмеливаюсь в такой неповторимый для вас день отнимать время. — Хоаси сделал шаг вперед и уже деловым тоном заговорил: — Мы знаем, что вы намереваетесь начать промысел у берегов Кореи.

— Ну и что? — вызывающе спросил Белов.

— Воды у берегов Кореи богаты китами, — продолжал Хоаси. — Можно рекомендовать залив…

— Благодарю, — прервал его Клементьев. Теперь он был убежден, что весь их разговор с Беловым несколько минут тому назад был подслушан. — Я надеюсь, что вы уже выполнили поручение.

— Не совсем, господин Клементьев, — покачал головой Хоаси. — Я уполномочен своей компанией предложить вам покупку вашего китового сырья в любом количестве и по выгодной для вас цене.

Хоаси заговорил о том, что волновало Клементьева и его друзей. Они уже не раз обсуждали, как и где лучше будет сбывать ворвань и ус. На русском рынке пока этот товар не находил сбыта. Георгий Георгиевич вспомнил совет Корфа — торговать с японцами. Он так и поступит. Предложение Хоаси было как нельзя более своевременным. Кисуке заметил, что русские заинтересовались, и предложил:

— Я понимаю, что сейчас не время обсуждать мое предложение, но я нижайше прошу вас подумать о нем. — Он достал из кармана пакет и положил на стол. — И прошу, господа, считать, что мы будем всегда счастливы вас видеть в нашем порту. Соседи должны жить в дружбе и помогать друг другу.

— А вы будете держать друзей на рейде, — съязвил Белов.

— О, — покачал головой Хоаси и бросил взгляд в окно на русские китобойные суда. — Произошло досадное недоразумение, которое, смею вас заверить, не повторится.

— Хорошо, мы подумаем о вашем предложении, господин Хоаси. — Клементьев протянул японцу руку. Тот крепко пожал ее. Белов неохотно последовал примеру Георгия Георгиевича. Хоаси откланялся и вышел. Капитаны посмотрели друг на друга. Константин Николаевич произнес:

— М-да… ловки эти островитяне, а впрочем, стоит задуматься. Скажу только одно — торговали они с Олегом Николаевичем честно. Обмана не было. Зол я на Кисуке за оскорбление Лигова у меня на «Уссури».

Клементьев молча шагал по номеру. Из соседней комнаты, где переодевалась Тамара, послышался ее голос: — Георгий, Георгий, иди сюда!

В голосе слышалась радость. Клементьев открыл дверь и с удивлением остановился на пороге. Вся комната была в цветах. Из бамбуковых легких корзинок поднимались, как на клумбах, огромные букеты хризантем и камелий, дышавших тонким ароматом.

— Константин Николаевич, — пригласил капитан Белова. Они вошли в комнату. Тамара в свадебном наряде стояла среди цветов. «Какой сегодня день, какой день!» — шептала она, счастливая и возбужденная. Щеки ее пылали. Клементьев смотрел на эту красивую молодую женщину и не узнавал в ней прежнюю хрупкую Тамару. Она пополнела, расцвела. Георгий Георгиевич обнял Тамару и, не стесняясь Белова, нежно поцеловал.

— Как я счастлива… — шепнула Тамара мужу и показала руку, на пальце которой сверкнуло обручальное кольцо.

— Чудесно, чудесно! — говорил Белов, рассматривая большую шкатулку, сплетенную из китового уса. На крышке золотыми и серебряными нитями выткана гора Фудзияма, а по стенкам аисты в вишневом саду, мостики над водопадами и золотые рыбки.

— Кто принес все это? — спросил Клементьев.

— Когда вы были заняты, вошли пятеро японцев, все вот это поставили и ушли с поклонами, — говорила Тамара. — Я думала, что вы знаете.

— Хоаси, — произнес Белов. — Это от него.

— Вот тут и записка, — указала Тамара на листок бумаги, видневшийся в одном из букетов.

Клементьев прочитал ее: «Вечное счастье и любовь будут в вашей жизни. Ваш нижайший друг Кисуке Хоаси». — Ловок, — покачал головой Белов и открыл шкатулку. — Что это? — воскликнул Константин Николаевич.

Клементьев достал из шкатулки кимоно. Оно было точно соткано из солнечного света. Нежно- золотистое на плечах кимоно темнело к поясу и становилось вишневым у подола.

— Какая прелесть! — прошептала Тамара.

Георгий Георгиевич накинул кимоно на ее плечи. Вдруг Тамара пошатнулась. Она ощутила непонятную тревогу, какой-то страх. Прижавшись к мужу, она проговорила:

— Боже, что со мной?

Мужчины понимали состояние молодой женщины, а она, уже забыв страх, прислушивалась к пробуждавшейся в ней новой жизни. Лицо ее светлело, а глаза стали глубокими-глубокими, и взгляд их был настороженным и ожидающим.

Беспокойство, которое Ингвалл особенно остро почувствовал в день похорон Лигова, все нарастало. Гарпунер не понимал, что с ним происходит. Все чаще в шуме, волн слышались ему голоса, которые просили: «Иди к нам, иди к нам». Сидя в своей маленькой, похожей на большой гроб каюте, в которой едва поместились узкая койка, стенной шкаф да столик, Ингвалл, вытянув шею, прислушивался к этим понятным только ему голосам. А когда над головой на палубе кто-то пробегал, гремя сапогами, норвежец вздрагивал, съеживался, покрывался липким потом.

Дрожащими руками он раскупоривал бутылку рому и жадно тянул из горлышка обжигающую жидкость. Алкоголь долго боролся с крепким организмом, но наконец овладевал им, окутывал мозг туманом. Ингвалл, просыпаясь, долго лежал и в страхе слушал, как море снова зовет его…

Все чаще приходили мысли о Лиге гарпунеров. О, как он ненавидел эту Лигу! Она лишила его любимого дела, ради которого стоило жить, лишила угрозой смерти. Он долго терпел, но когда увидел новое китобойное судно, построенное для русского, сразу же решил. Ингвалл представил, как узкий металлический китобоец стремительно режет волны острым форштевнем. Остановив взгляд на гарпунной пушке на носу судна, Ингвалл сжал руки в кулаки, прижмурил левый глаз, точно уже выбирал себе цель на темном могучем теле кита.

Долго стоял так гарпунер на берегу и мечтал, а когда очнулся, то увидел, что он не на палубе, не у пушки, а на мокрой гальке берега. К ногам подкатываются волны, желая увлечь его. Вот тогда, кажется, Ингвалл впервые услышал в рокоте волн призыв: «Иди к нам, иди к нам…»

Ингвалл пришел к Клементьеву, нарушив все законы Лиги, нарушив ее запрет. Желание вновь бить