всей аллее, параллельной Бронной ули це, не было ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил нет больше дышать, когда солнце в пыли, в сухом тумане валится, раскалив Москву, куда-то за Садовое кольцо, когда у собак языки ви сят почти до земли, под начинавшими зеленеть липами не было ни кого. Это, право, странно, это как будто нарочно!

– Нарзану дайте, – попросил Берлиоз.

–  Нарзану нет, – ответила женщина в будочке.

– А что есть? – спросил Берлиоз.

–  Абрикосовая.

– Давайте, давайте, давайте, – нетерпеливо сказал Берлиоз.

Абрикосовая дала обильную желтую пену, пахла одеколоном. На пившись, друзья немедленно начали икать, и Понырев тихо выбра нил абрикосовую скверными словами, затем оба направились к бли жайшей скамейке и поместились на ней лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут случилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он перестал икать, но сердце его внезапно стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, в сердце тупо кольнуло, после чего Берлиоза охватил необоснованный страх и захотелось тотчас же бежать с Па триарших без оглядки.

Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его встревожило. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Это го никогда не было… Я переутомился. Пожалуй, пора бросить все – и в Кисловодск…»

И тут знойный воздух перед ним сгустился совершенно явствен но, и соткался из воздуха прозрачный тип престранного вида. На ма ленькой головке жокейский картузик, клетчатый, кургузый, воздуш ный же пиджачок, ростом в сажень, но худ неимоверно… жердь ка кая-то, а морда глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлени ям он не привык. Он еще больше побледнел, глаза вытаращил, поду мал: «Этого не может быть!?» Но это, увы, могло быть, потому что длинный, сквозь которого видно, жокей качался перед ним и влево, и вправо. «Что же это?! Удар?» – смятенно подумал Берлиоз и в полном ужасе закрыл глаза. А когда он их открыл, все кончилось – марево рас творилось, клетчатый исчез. И тут же тупая игла выскочила из сердца.

– Фу ты, черт! – воскликнул Берлиоз. – Ты знаешь, Иван, у меня сейчас от жары едва удар не сделался, даже что-то вроде галлюцина ции было, – он попытался весело посмеяться, но глаза его еще были тревожны, руки дрожали. Однако постепенно он оправился, обмах нулся платочком и сказал уже бодро: – Ну-с, итак… – повел речь, пре рванную питьем абрикосовой.

Речь эта, как дознались впоследствии, шла об Иисусе Христе. Де ло в том, что Берлиоз заказывал Ивану Николаевичу большую поэму о Христе для своего второго антирелигиозного журнала и вот те перь читал поэту нечто вроде лекции, с тем чтобы дать ему кое-какие установки, необходимые для сочинения поэмы.

Надо заметить, что редактор был образован и в речи его появля лись имена не только Эрнеста Ренана и Штрауса, но и имена древ них историков. Тут были и Филон Александрийский, знаменитый богослов, и блестяще образованный Иосиф Флавий, и великий Кор нелий Тацит. На всех них Михаил Александрович очень умело, пока зывая большую начитанность, ссылался, чтобы доказать Поныреву, что Иисуса Христа никогда на свете не существовало.

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, было новостью, внимательно слушал, уставив на Михаила Александровича свои буй ные зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом проклиная абри косовую воду.

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и поэт узнал много чрезвычайно интересного и о египетском Озирисе, бла гостном боге, сыне Неба и Земли, и о финикийском боге Фаммузе, и о пророке Иезекииле, и о боге Мардуке, о грозном боге Вицлипуцли, которого так почитали ацтеки в Мексике.

Чем больше говорил Берлиоз, тем яснее становилась картина: хо чешь – не хочешь, а приходилось признать, что все рассказы о суще ствовании Христа выдумка, самый обыкновенный миф.

И вот как раз в тот момент, когда Михаил Александрович расска зывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, мно гие учреждения представили свои сводки с описанием этого челове ка. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой сказа но, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая сообщает, что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Тре тья лаконически сообщала, что у человека особых примет нет. Так что приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не го дится. Во-первых, ни на одну ногу он не хромал и росту был не ма ленького и не громадного, а высокого, и коронки у него с левой сто роны были платиновые, а с правой – золотые. Он был в дорогом се ром костюме, в заграничных в цвет костюма туфлях. Серый берет он заломил лихо на правое ухо, под мышкой нес трость с золотым на балдашником в виде головы пуделя. Он не хромал, а как бы из кокет ства немного волочил левую ногу.

Лет сорока с лишним. Рот кривой начисто. Лицо кирпичного цве та, выбритое гладко. Один глаз черный, а другой зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой сидели редактор и поэт, ино странец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке в двух шагах от приятелей.

«Немец…» – подумал Берлиоз.

«Англичанин, – подумал Понырев, – ишь, и не жарко ему в пер чатках?»

А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймля ющие пруды, причем заметно стало, что видит это место он впер вые, а также, что оно его заинтересовало. Сперва он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражавших в стеклах изломанное солнце, затем перевел его вниз, где стекла печально почернели, по чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, развязно поло жил ногу на ногу, а подбородок на набалдашник.

– Итак, резюмирую, – говорил Берлиоз, – нет ни одной восточ ной религии, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Христа, взяв его у других! И если ты спросишь меня…

Но Понырев ничего не спросил, а вместо этого сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче. И тут Берлиоз вынужден был прекратить свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к нему. Литераторы поглядели на него удивленно.

– Извините меня, пожалуйста, – заговорил иностранец с легким акцентом, – что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет ва шей ученой беседы настолько интересен, что…

Он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как по жать протянутую руку, с которой иностранец ловко сдернул серую перчатку.

«Нет, скорее, француз…» – подумал Берлиоз.

«Поляк», – подумал Понырев.

Необходимо добавить, что на Понырева иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу, наоборот, очень понравился.

– Разрешите мне немного сесть? – так же вежливо попросил не знакомец, и приятели как-то неловко раздвинулись, а иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

– Если я не ослышался, – заговорил он, поглядывая то на Берли оза, то на поэта, переставшего икать, – вы изволили говорить, что Иисуса Христа не было на свете?

– Нет, вы не ослышались, – учтиво ответил Берлиоз, – именно это я говорил.

– Ах, как интересно! – воскликнул иностранец.

«Какого черта ему надо?» – подумал Понырев и нахмурился.

– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неиз вестный, повернувшись к Поныреву.

– На все сто! – подтвердил Понырев, любящий выражаться вы чурно и фигурально.

– Изумительно! – вскричал непрошеный собеседник. После это го он, воровски почему-то оглянувшись и снизив почти до шепота го лос, сказал: – Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы во обще не верите в Бога? – Он сделал испуганные глаза и прибавил: – Клянусь, я никому не скажу.

– Мы не верим в Бога, – улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз, – и не боимся, если об этом кто-нибудь узнает.

Иностранец на спинку откинулся и спросил, даже привизгнув от любопытства:

–  Вы -атеисты?!

– Да, мы атеисты, – весело ответил Берлиоз, а Понырев поду мал, рассердившись: «Вот болван заграничный прицепился!»

– Ах, какая прелесть! – вскричал странный иностранец и завер тел головой, гляди на приятелей.

– В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения созна тельно и давно уже перестало верить сказкам о Боге. У нас имеет ме сто обратное явление: величайшей редкостью является верующий человек.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному Берлиозу руку, произнося при этом такие слова:

– Позвольте вас поблагодарить от души!

– Это за что же вы его благодарите? – заморгав глазами, осведо мился Понырев.

– За очень важное сведение, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по- видимому, произвело на него сильное впе чатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опаса ясь в каждом окне увидеть по атеисту.

«Нет, он не англичанин…» – подумал Берлиоз.

«Где он так насобачился говорить по-русски?» – подумал Понырев и нахмурился. Ему захотелось курить, а папиросы все вышли.

– Но позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья осве домился заграничный гость, – как же быть с доказательствами бы тия Божия, коих существует ровно пять?

– Увы, – с сожалением ответил Берлиоз, – ни одно из этих дока зательств