провокаторов.[3]
Эти данные не включали в себя теракты, осуществленные раскольниками-«максималистами», а также осуществленные членами партии, но без санкций партийных организаций. Кроме эсеров, террор широко практиковали анархисты, грешили им, вопреки теоретическому отрицанию его эффективности, и социал- демократы обоих толков, различные национальные партии. В итоге, по подсчетам американского историка Анны Гейфман, в 1905–1907 гг. террористами было убито и ранено около 4500 государственных служащих различного уровня. «Попутно» было убито 2180 и ранено 2530 частных лиц. Всего же в 1901–1911 годах жертвами террористических актов стали около 17 тыс. человек.[4]
Активную роль в эсеровских террористических организациях, вполне в духе народовольческих традиций, играли женщины. Правда, они редко играли «руководящую» роль, однако число женщин среди непосредственных исполнителей терактов заметно возросло. По подсчетам американской исследовательницы Эми Найт, посвятившей специальную статью женщинам-террористкам в партии социалистов-революционеров, среди 78 членов БО, входивших в ее состав с 1902 по 1910 год, было 25 женщин. Всего же ей удалось выявить имена 44 террористок, действовавших в составе различных эсеровских боевых организаций.[5] По-видимому, число их было несколько больше, однако идентифицировать всех вряд ли сейчас представляется возможным.
Мотивы участия женщин в освободительном движении конца XIX — начала XX века, в общем, понятны. К причинам социальным и политическим, добавлялись и специфические «половые» — женщины не имели возможности поступать в университеты, их профессиональная карьера была ограничена только сферой преподавания и медицины, и то не в полном объеме. Однако, что толкало некоторых женщин браться за бомбы и револьверы? Почему, примкнув к революционному движению, они оказались в прямом смысле слова «на линии огня», ведь были же и другие формы участия в противоправительственной деятельности? Видимо, только социальными причинами этого не объяснишь.
Каждый случай, конечно, индивидуален, однако ответ надо, по-видимому, искать все же скорее в сфере психологии, нежели социологии. Хотя некоторые социологические выкладки могут быть, несомненно, полезны для понимания феномена «женского терроризма» Эми Найт проанализировала биографические данные 44 эсеровских террористок и пришла к выводу, что их отличает более высокое социальное происхождение и более высокий образовательный уровень, нежели их товарищей-мужчин. Так, из 40 террористок, чье социальное происхождение удалось установить, 15 были дворянками или дочерьми купцов, 4 происходили из среды разночинцев, 11 — из мещан, одна была дочерью священника и 9 родились в крестьянских семьях.
На деле социальный статус многих из них был выше, чем это следовало «по рождению». Так, крестьянка Анастасия Биценко и дочь солдата Зинаида Коноплянникова получили специальное образование и стали учительницами. Реально большинство из них принадлежало к тому слою русского общества, который принято определять термином «интеллигенция». Принадлежность к этому то восхваляемому, то хулимому «ордену» объединяла дочь якутского вице-губернатора Татьяну Леонтьеву или дочерей генерала Александру и Екатерину Измаилович с упомянутыми выше крестьянскими и солдатскими дочками.
В «Памятной книжке социалиста-революционера» в 1914 году была опубликована статистическая сводка террористических актов, осуществленных эсерами с 1902 по 1911 год. 20 из 27 женщин, принимавших участие в этих терактах, отнесены составителем к «интеллигенткам». Для сравнения: из 131 террориста-мужчины, упомянутых в этой сводке, 95 были рабочими и крестьянами по роду занятий. Высок был и образовательный уровень террористок — 11 имели высшее образование, 23 — среднее, еще 6 — домашнее, которое вполне могло быть вполне приличного уровня, и лишь 3 — начальное; одна назвала себя самоучкой. Среди террористок было 9 учительниц и 8 студенток и лишь 4 неквалифицированных рабочих.[6] Средний возраст в 1906 г. составлял 22 года.
Любопытен национальный состав эсеровских террористок — преобладали русские (22) и еврейки (13). Высокий процент — почти треть — евреек среди женщин-террористок нельзя объяснить только вообще активным участием евреев в русском революционном движении. Как показывают наблюдения историков, наибольшее число евреев насчитывалось среди социал-демократов. По мнению Леонардо Шапиро, евреев привлекала интернационалистская доктрина марксизма. К эсерам, более национально ориентированной партии русского крестьянства, примкнуло существенно меньше евреев, чем к РСДРП. Число женщин-евреек среди террористов не коррелировало с общим процентом евреев в ПСР. Эми Найт высказала вполне правдоподобное предположение, что для еврейской женщины, роль которой в семье была жестко регламентирована, разрыв с религиозными и семейными традициями требовал гораздо больших усилий, чем для мужчины, происходил на более глубоком уровне. Возможно, поэтому, ступив на путь революционной борьбы, они выбирали ее самые крайние формы, предполагавшие, среди прочего, готовность к самопожертвованию и тотальному разрыву с обществом.[7]
Возможно, достаточно высокий социальный статус и образовательный уровень подталкивал женщин, вступивших на путь революционной борьбы, выполнить один из заветов П. Л. Лаврова — «вернуть долг народу», посвятив себя делу его освобождения в самой опасной сфере — терроризма? Участие в революционной борьбе — во имя равенства и справедливости — предполагало принесение в жертву личного счастья и личных интересов; где жертва могла быть большей, нежели в террористической борьбе, где на кон ставилась сама жизнь? В литературе уже обращалось внимание на религиозные основы психологик революционеров-народников и их преемников — эсеров.[8] Изменился объект, но не изменилась структура религиозного чувства. Место Бога занял народ. Религиозный (или квази-религиозный) момент в особенности прослеживается в психологии террористов. Люди, борющиеся за царство справедливости, прибегают к убийствам, причем зачастую лично ни в чем не повинных, а то и просто случайных людей. Оправданием этому может служить лишь то, что они являются искупительной жертвой. Так же, как в жертву приносит, нередко, свою жизнь и сам террорист.
Уже в первой листовке Боевой организации, выпущенной по случаю убийства С. В. Балмашевым министра внутренних дел Д. С. Сипягина, ее автор Гершуни писал, что этот акт докажет, что «люди, готовые жизнью своей пожертвовать за благо народа, сумеют достать врагов этого народа для совершения над ними правого суда».[9]
В. М. Зензинов, видный партийный публицист, одно время состоявший в Боевой организации, свидетельствовал, что на него и его поколение глубокое впечатление произвело то, что Балмашев не сделал попытки скрыться после теракта, принеся тем самым в жертву и себя самого.
«Для нас, молодых кантианцев, — писал Зензинов, — признававших человека самоцелью и общественное служение обусловливавших самоценностью человеческой личности, вопрос о терроре был самым страшным, трагическим, мучительным. Как оправдать убийство и можно ли вообще его оправдать? Убийство при всех условиях остается убийством. Мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу, имеющую целью благо страны и народа. Но разве этим можно его оправдать? Единственное, что может его до некоторой степени, если не оправдать, то субъективно искупить, это принесение при этом в жертву своей собственной жизни. С морально-философской точки зрения акт убийства должен быть одновременно и актом самопожертвования».[10]
Германский, историк М. Хилдермейер справедливо замечает, что в эсеровских декларациях террористические акты получали дополнительное оправдание при помощн моральных и этических аргументов. «Это демонстрировало примечательный иррационализм и псевдорелнгиозное преклонение перед „героями-мстителями“… Убийства объяснялись не политическими причинами, а „ненавистью“, „духом самопожертвования“ и „чувством честь“». Использование бомб провозглашалось «святым делом». На террористов распространялась особая аура, ставившая их выше обычных членов партии, по удачному выражению Хнлдермейера, «гражданских членов партии».[11]
У многнх женщнн-террористок жертвенные мотивы прослеживаются особенно отчетливо. Классический пример — член БО
