Семейка с Умаем вышли наверх. Пройдя по качающейся палубе, они спустились к себе в кормовой отсек. Навстречу им поднимался по лесенке Григорий Бакаулин.
— Чего этому ворону тут надо было? — спросил, насупясь, Семейка у Трески, когда крышка люка захлопнулась за Бакаулиным.
— Да вот любопытствовал, что у нас за служба, у кормщиков. Спрашивал, тяжело ли с кормилом управляться.
— Знал бы свою торговлю, — буркнул Семейка, забираясь на нары. — Чего еще сюда встревает?
Утром зыбь унялась. Казаки высыпали на палубу. Снова, как и вчера, на небе не было ни облачка. Солнце, отражаясь в воде, слепило глаза тысячами бликов. Слева по борту вдалеке виднелись острые скалы мыса. Казаки заметно повеселели, и поварня в это утро не пустовала. После завтрака казаки уже без опаски подходили к самому борту, глядели на воду. Синие с прозеленью волны словно кивали им головами, манили в даль, в неведомое, за гранью которого лежала их цель — Камчатка. Такая перемена настроения не удивила Соколова. Он знал эту способность своих казаков быстро применяться к новой обстановке. Все эти люди с тех самых дней, когда на верхней губе пробивается первый пушок, привыкли шагать через тайгу и горы. И никакие преграды не могли сдержать их в этом движении в неизвестное, туда, где лежали земли, не стесненные насилием. Это ощущение воли и служило многим из них единственной наградой за все лишения. Скоро они привыкнут к тому, что у них под ногами не земная твердь, а шаткая палуба. И тогда он отдаст команду взять курс в открытое море.
Как-то вечером Семейка с Умаем выбрались на палубу. Над судном густо висели звезды. Их отражения плясали в черной, как деготь, воде.
С минуту они стояли у борта, любуясь блеском отраженных звезд. И вдруг Умай, глаза у которого были острее Семейкиных, схватил друга за рукав.
— Там, впереди, что-то белеет!
Семейка долго всматривался туда, куда указывал Умай, и вскоре действительно разглядел впереди по курсу судна какое-то белое пятно. Пятно это росло и приближалось. У Семейки перехватило дух, когда он понял, что это такое. Белое пятно было пеной возле выступавшего из воды кекура, а темная громада — береговым обрывом. Судно прямо летело на прибрежные камни.
— Скорее! — крикнул он Умаю и кинулся в кормовой отсек.
«Спят они, что ли? — мелькнуло в голове. — Разобьемся ведь!»
Едва они подбежали к люку, как он распахнулся и из кормового отсека выскочил человек, в котором Семейка узнал Бакаулина.
— Ты что там делал? — закричал Семейка, но широкая железная ладонь тут же закрыла ему рот.
Извиваясь и впившись зубами в ладонь промышленного, Семейка пытался вырваться из тисков. Вдруг промышленный громко вскрикнул и с проклятьем выпустил Семейку, который тут же прыгнул в люк, не пытаясь даже понять, что заставило Бакаулина выпустить его. Надо было спасать судно.
— Треска! Буш! — громко кричал он в полной темноте, спускаясь вниз и боясь, что не поручит ответа.
— Что случилось? Ты чего орешь? — раздался недовольный заспанный голос Трески. — Только успел уснуть, как ты тут со своим криком. Чего спать мешаешь?
— Судно идет на прибрежные камни! Где Буш?
— На какие еще камни? Эй, Буш! Кто свет задул?
Не получив ответа, Треска высек огонь и зажег плошку. На полу у кормила лежал без движения Буш.
— Перекладывай кормило вправо! Скорее! — подстегнул Семейка криком Треску. — Сейчас налетим на камни!
Треска перерезал веревки, которыми было привязано кормило, и налег на него грудью. От резкой перемены курса судно накренилось. Вверху громко хлопнули паруса. Затем на палубе послышался топот многих ног, раздались встревоженные голоса.
— Разобьемся! — взлетел чей-то вопль. И наверху все смешалось.
Затем прозвучал выстрел из пистолета, и громкий голос Соколова перекрыл шум на палубе.
Едва заметный шорох прошел под днищем, и у Семейки разом онемели все мускулы. Он закрыл глаза, но шорох не повторился. Радостные крики наверху подсказали, что опасность миновала.
И в это время застонал и зашевелился Буш. Закрепив кормило, Треска наклонился над ним, поднял его голову.
— Как это ты так? — спросил он, увидев, что швед открыл глаза.
— Чшорт! — заскрипел Буш зубами. — Этот промышленный… Гришка по голове чшем-то. Сзади.
На затылке у Буша волосы запеклись от крови. Треска перевязал голову ему полотенцем и помог добраться до нар.
Наверху, куда Семейка с Треской потом поднялись, они увидели при свете факела всю команду толпящейся возле распростертого на палубе Бакаулина. Промышленный был мертв. В спине его торчал нож Умая.
Когда Семейка рассказал команде, как все было, над палубой повисла гнетущая тишина.
— Должно, за брата своего хотел отомстить нам, судно на берег решил выкинуть, — выдавил наконец кто-то. — Оба были волки, один другого лютее.
Мрачное ночное происшествие открыло собой цепь грозных событий. Утром у берегов Тауйской губы налетела буря. Северо-западный ветер отнес судно от берегов далеко в море. Огромные волны перекатывались через палубу. За борт смыло двух казаков. Над вздыбленным морем, ставшим их могилой, висело зловещее фиолетовое небо без единого облачка, что казалось при буревом ветре почти немыслимым в этих промозглых широтах.
На вторые сутки ветер притащил тяжелые мохнатые тучи, и судно утонуло в сетке дождя, носясь по воле волн с убранными парусами. Судно, к счастью, оказалось сколоченным надежно и почти не дало течей.
Буря улеглась на пятый день. Волны успокоились, и небо снова засияло безмятежной синевой. Треска, взобравшись на мачту, разглядел горы. Земля могла быть только Камчаткой.
Поставили паруса и взяли курс на восток. Скоро белые горы заняли весь горизонт, а ближе их уже угадывалась черная полоса берега. Вскоре один из казаков, прослуживший пять лет на Камчатке, подтвердил, что они у цели. Он узнал по очертаниям Тигильский мыс.
Судно медленно спускалось к югу. Боясь напороться на подводные камни, держались подальше от берега. Вся команда толпилась на палубе. Целый день лодия шла вдоль берега, но так и не удалось высмотреть ни одной, даже крошечной, бухточки для безопасной стоянки.
На второй день плавания вдоль берега Соколов встревожился не на шутку.
— Немыслимый берег, — говорил он Треске. — Ужели ни единого паршивого заливчика не встретим?
— Сам дивлюсь, Кузьма, — поскреб бороду мореход. — К тому же опасаюсь, как бы опять не разыгралась буря. Думаю, надо спустить бот и проведать устье какой-нибудь подходящей реки. Может, на устье инородцев либо камчатских служилых встретим.
Так и решили сделать. Возле устья реки Тигиль судно бросило якорь. На боте решил отправиться сам Соколов. С собой он взял Семейку, Мяту, Буша и еще троих дюжих казаков. Перед отплытием казаки надели кольчуги.
На судне за командира Соколов оставил Треску.
— Доглядывай, Никифор, чтоб пушкарь не отходил от пушки, — наказывал он мореходу. — На всю Камчатку — три острога казачьих. Мирно ли тут сейчас — кто ведает? В случае, если нас встретят боем, пусть пушкарь выпалит — разбегутся.
Предосторожности, однако, оказались излишними. Пристав к песчаной кошке и поднявшись на берег, они прямо возле устья обнаружили в распадке корякское селение. Оно оказалось совершенно пустым. Дымящиеся остатки костров подсказали казакам, что жители стойбища, видимо, скрылись в тайге, заметив корабль. Сколько они ни кричали и ни звали людей, никто не ответил на их зов. Только крупные, словно волки, собаки, бродившие возле жилищ, скалились и озлобленно рычали на пришельцев.
