– Ирена, судьба моя, – прошептал Виктор.
…Потом они шли назад к избушке лесничего, но шли уже совсем не так, как сюда. Они поминутно останавливались, вглядывались друг в друга, словно впервые виделись и хотели навсегда запомнить каждую черточку на лицах. На глазах у Виктора она расцвела и ясной, доброй, необыкновенно счастливой улыбкой, и невесть откуда пробудившимся у нее грудным певучим голосом.
Что с ней произошло, с этой Иреной? Она попросила его присесть отдохнуть и сама села рядом, долго гладила его непокрытую голову. И Виктор тоже захмелел от этого неожиданного счастья. Лишь на мгновение в разгоряченном мозгу бледной тенью проплыла беленькая Аллочка. Он сразу же помрачнел, и это не укрылось от проницательной польки.
– Ты о жене вспомнил, Виктор? Жалкуешь? Не надо. Жена твоя далеко, она ничего не узнает.
– По-моему, я все должен буду ей рассказать, – вспыхнул он.
– Зачем? – покачала полька головой и жалостливо, как непонимающему, улыбнулась. Сняв белую пряжку, она расчесывала пышные волосы, и они опять становились похожими на крылья: – Иная честность в сто раз хуже жестокости. Ну чего ты добьешься, если расскажешь? Себе жизнь испортишь, жене испортишь. А жизнь у нас и без того не сладкая.
Обхватив Виктора за шею, она стыдливо прятала у него на груди свое лицо.
– Я рада, что ты со мной счастлив. Только счастье у нас с тобой больно коротенькое. Вот уйдешь за линию фронта и – прощай навсегда, Ирена. Ты же не можешь взять меня с собой на всю жизнь. Ты советский, Виктор, я – полька.
– После войны поляки и русские станут самыми большими друзьями, – горячо воскликнул Большаков, – разве ты этого не понимаешь? Придет время, когда мы станем ездить друг к другу в гости.
– И я в это верю, Виктор, – обрадованно закивала она, – но я – полька, и родина моя здесь. Земля моя под ногами моими, и по ней мне ходить.
Они возвратились к избушке лесничего уже под вечер. Издали до Большакова донеслось конское ржание, и на подворье он увидел распряженную пролетку.
– Там кто-то есть, – забеспокоился Виктор.
Ирена, стягивая на затылке волосы белой пряжкой, спокойно пояснила:
– Это дедушка Збышек.
– Ты уверена? А вдруг не он?
– Он, Виктор, – улыбнулась Ирена. – Когда мы уходили в лес, я с бабушкой Броней уговорилась. Если все хорошо и приехал дедушка Збышек, она вывешивает на подоконнике полотенце с красными петухами. Посмотри.
Большаков глянул на избу и действительно увидел раскрытое окошко и на подоконнике рушник с красной вышивкой.
– Ты находчивая, Ирена.
– Есть немножко, – закивала она головой. – По-иному нельзя, – и, лукаво засмеявшись, прибавила: – Не будешь находчивой, не будет счастья.
Вопреки ожиданиям Большакова, дедушка Збышек оказался мало похож на расслабленную поседевшую бабушку Броню. Виктор собирался увидеть дряхлеющего старца со слезящимися глазами и блеклым взглядом и был невероятно удивлен, когда из-за стола ему навстречу поднялся высокий, осанистый старик с бородой и белыми распушенными усами и протянул огромную ладонь для рукопожатия. Ирену он запросто расцеловал в обе щеки и той же ладонью, как маленькую, погладил по голове.
– Нельзя молодых посылать по грибы одних, – хитровато подмигнул он Виктору, произнося все это по- русски, – долго ходят, бардзо долго. Дай-ка лукошко, Ирена.
Он запустил в лукошко толстые, как разваренные сосиски, пальцы, быстро переворошил грибы, бормоча под нос:
– Лисички, подберезовики, белый. Да, могли бы и получше собрать, если бы не отвлекались.
Был он в высоких болотных сапогах с отвернутыми голенищами и в теплой суконной поддевке. Сапоги густо пахли дегтем. В углу стояла снятая с плеча трехлинейка.
– Вы по-русски можете? – сощурился Виктор. – Откуда же? Ну Ирена – та в Варшаве изучала наш язык, а вы?
– А я в лесу, – гулко расхохотался дедушка Збышек, – ведь с кем поведешься, от того и наберешься, – я, страшно довольный, похлопал летчика по спине. Очень сильная была у него рука. – Что, милый, съел? – сказал он, любуясь его замешательством. – Мы так зробимы: пока бабушка с Иреной будут готовить, выйдем на крылечко и потолкуем.
Под его сапогами ступеньки деревянного крыльца отчаянно взвыли. Большаков, ковыляя, сошел следом. На подворье пахло навозом. Распряженные лошади хрустко жевали сено. Были они гладкие и незаморенные, и Виктор подумал, как это старик сумел утаить их от немцев. Таких бы для армейских нужд гитлеровцы обязательно должны были забрать. Серые, не по годам зоркие глаза старика с пытливым вниманием рассматривали прихрамывающего капитана.
– А что, – опросил он с задором, – такая одевка похуже, чем комбинезон летчика?
–: Вроде да, – уклончиво ответил Виктор.
– Ну вот что, гвардии капитан Большаков, – неожиданно выпалил дедушка Збышек, – так, кажется, ваша фамилия?
Виктор настороженно промолчал. Старик достал из кармана синий сатиновый платок, развернул его и гулко высморкался.
– Добже, – продолжал он, – не буду тебя, сынок, пытать неизвестностью. Я действительно из леса. Из
