запахом.

– Вот еду… Москву посмотреть. Всю жизнь мечтал, а сегодня еду, – забормотал он сбивчиво. – А почему наши перебазируются? Ничего не понимаю. Позавчера только перелетели под Гжатск и опять перебазируются, а?

– Пид Гжатском уже фашисты, – не оборачиваясь, произнес шофер.

– Что? И под Гжатском уже? – Алеша не к месту закивал головой и вне всякой связи с предыдущим разговором спросил: – Сержант, постой-ка. А почему у вас тут всем распоряжается капитан Лебедев, а?

– Так кому ж не распоряжаться, як ни ему, командиру полка? – обгоняя тарахтевшую полуторку с сеном, ответил сержант.

Стрельцов раскрыл рот, и его глаза остекленели от изумления.

– Он командир полка?

– Ну а як же? Вин, капитан Лебедев, – тоном, не допускающим возражения, повторил шофер, и в зеркальце, косо висевшем над ним, Алеша и Варя увидели, как расплылось в улыбке его лицо. – Хороший вин мужик. Трошечки строг, но зато и справедлив. А про вас, товарищ лейтенант, вин знаете, что казав: уважь наикраще, он от моей головы нынче смерть отвел. Двух «мессеров» сбил.

– Положим, не двух, а одного, – поправил Алеша.

– Капитан казав – двух, – стоял на своем сержант.

– Второй сам врезался, я только посторонился, дорожку ему дал, – хмыкнул Алеша.

Прильнув к окошку, он сосредоточенно наблюдал, как нарастали признаки большого города. Движение на шоссе регулировали уже не красноармейцы в замасленных, пропыленных пилотках, а щеголеватые милиционеры. Вдоль шоссе, прерываемая иногда перелесками и лужайками, бежала лента пригородных построек. Домики различной вышины, деревянные и кирпичные, серые, красные, зеленые, оранжевые, с крышами шиферными и железными мелькали в окне. Алеша читал вывески магазинов: «Сельпо», «Промтоварный», «Овощи и фрукты», видел очереди людей, стоящих за пайком. Гуси лениво пили воду из дождевых луж, мальчишки играли в лапту, во дворах сушилось выстиранное белье. Дымили заводские трубы, проплывали большие, с высокими окнами корпуса цехов, и, честное слово, если бы не серые аэростаты воздушного заграждения, дремавшие кое-где на пригорках в это дневное время, не деревянные дощечки на столбах, показывающие путь к бомбоубежищам, не черные стволы зениток, мрачно устремленные в небо, – ничто бы не напоминало о жестокой войне, подкатывающейся к столице.

Но чем ближе подъезжали они к Москве, тем все резче и резче проступали тревожные приметы. Большой город был пронизан предчувствием надвигающейся опасности. На одном из перекрестков висел огромный плакат: женщина в черном развевающемся платке строго простирала вперед руку. «Родина-мать зовет!» – прочитал Алеша. С другого плаката боец в каске сурово смотрел на проезжающих; чернели слова: «Воин, ни шагу назад! За спиной у тебя Москва!»

Шофер, сигналя, притормозил «эмку».

– Ось, побачьте, товарищ, лейтенант. Це ополчение.

По шоссе, по его проезжей части, медленной неровной поступью шла людская масса. Шагали по четыре в ряд пожилые мужчины и юноши, подпоясанные брезентовыми ремнями, в обмотках. Серым слоем лежала на лицах пыль. Угрюмо звякали солдатские котелки. Прикрепленные к брезентовым ремням, они были пока единственным вооружением этого сформированного, видимо совсем недавно, батальона народного ополчения. Песня, взлетавшая над головами ополченцев (ее вел звонкий сильный тенор), была наполнена суровой силой.

То в одном, то в другом месте близ шоссе блестели железные рогатки, приготовленные для уличных боев. Тысячи спин сгибались и разгибались на откосе противотанкового рва, лопаты выбрасывали наверх коричневую суглинистую землю. «Зачем? Разве это спасает от танков? – грустно подумал Алеша. – Под Вязьмой такие рвы немцев ни на минуту не задержали».

Москва началась как-то внезапно. Линия маленьких некрасивых домишек барачного типа резко оборвалась, «эмка» выскочила на широкий железный мост, опрокинувшийся над светлой речушкой, прогрохотала по его горбатой спине, и показались большие многоэтажные дома. Широкой улицей машина въехала в столицу. Алеша увидел красивые светлые здания с лепными карнизами и барельефами. Ничем особенным они его не поразили. Москва здесь мало отличалась от любого другого города. Видел Алеша такие здания и в Новосибирске, и в Свердловске. Но его спутница с волнением приникла к окну и, встряхивая то и дело светлой головой, восклицала:

– Это Вторая Градская больница, а вот этот дом академик Щусев строил. А теперь мы по Калужской площади едем. Вон слева Институт цветных металлов.

– А где же Красная площадь?

– О! Это дальше, в самом центре, товарищ лейтенант.

Стрельцов увидел длинный забор, потом устремленные в небо тонкие столбы и высоченные фермы моста. Внизу блеснула река и маленький буксир, хлопавший плицами по мутноватой воде. Алеша вопросительно посмотрел на девушку.

– Парк культуры и отдыха, – пояснила она.

– Тот самый? – вырвалось у Стрельцова настолько разочарованно, что Варя не выдержала и засмеялась, и он впервые заметил, какие у нее белые зубы. Ровные и крепкие, похожие на зерна молодого початка.

Машина промчалась мимо станции метрополитена, облицованной серым мрамором, и остановилась.

– Тилько до сих пор могу довезть вас, товарищ лейтенант, – виновато улыбнулся сержант. – Мне сейчас на Пироговку, в Главный штаб ВВС.

Распростившись с сержантом, Алеша остановился на тротуаре, неловко прижимая к себе тяжелый пакет.

– Вот и в Москву-матушку прибыл, – растерянно посмотрел он на Варю. – Дальше-то теперь куда?

А Варя вдруг преобразилась. В ее движениях, в лице появилась хозяйская уверенность. С минуту она озабоченно думала, словно решая в уме какую-то трудную задачу. Потом порылась в своей санитарной сумке, достала оттуда простой железный ключ.

– Я живу здесь, в переулке. Нас только двое: мама и я. Пойдемте. Можете оставить сверток и погулять. А вечером я и сама с удовольствием повожу вас по центру.

Алеша шел за ней, размышляя, удобно ли им вместе появляться перед Вариной матерью. Варя без умолку говорила о каких-то пустяках, старалась придать своему голосу беззаботность, но Алеша понимал, что и она чувствовала себя вовсе не так уверенно, как хотела казаться. Они свернули во дворик, и Алеша увидел старенький дом с резными наличниками и подслеповатыми окошками, ничем не напоминающий столичную постройку. Варя распахнула обшарпанную дверь парадного. Следом за ней Стрельцов поднимался на второй этаж по узкой, с грязными, исцарапанными ступенями лестнице. Прямо перед собой он видел тонкие стройные ноги в грубых чулках. На верхней ступеньке одиноко мяукал котенок. Варя нагнулась, ладонью погладила его голову с белым пятнышком, мягко окликнула:

– Барсик, Барсик!

Над дверью висела табличка: «Плужниковым – один звонок, Колесовым – два звонка, Рыжовым – три, Стебелевым – четыре». Варя вздохнула, оправила складки на гимнастерке, словно ей предстояло появиться не перед матерью, а перед самым что ни на есть строгим генералом, и решительно трижды нажала кнопку. На звонок долго никто не выходил. Наконец громко щелкнула цепочка и дверь распахнулась.

– Ой, Варечка! Живая, здоровая, с фронта? Заходи, заходи!

– Идемте, товарищ лейтенант, – сдержанно кивнула она Алеше.

В коридоре духота и синий от примусов воздух шибанул в лицо. Какая-то старушка, седая, в роговых очках и переднике с большой черной латкой, преградила им путь и что-то лопотала, беззастенчиво рассматривая Стрельцова.

– Ох, Варечка, – спохватилась она наконец, – самого важного-то тебе и не сказала. Нет твоей мамы1 Неделю назад в эвакуацию уехала… вместе с заводом.

Варя вздрогнула и молча прислонилась к дверному косяку. Но говорливая соседка и не собиралась