предложила мне дружить, и моя самооценка возросла. А когда я учился в девятом классе, у меня умерла бабушка, и контроль за мной со стороны домашних был полностью утерян. После школы в два часа я шел с девочкой к себе домой, и до шести, пока мама не возвращалась с работы, мы делали, что хотели. Целовались, на кровати валялись, но никакого секса! То есть того, что детям нельзя делать, мы не делали. Я в то время даже не очень понимал, что это такое, а рассказы сверстников о том, «как они в подвале кого- то…», вызывали у меня не только недоверие, но и отвращение. Я просто не мог представить себя с девушкой в грязном подвале. В результате до свадьбы остался девственником. Хотя женился-то я сразу после школы.
Верьте мне! Я — хороший!
Кстати, о моей первой женитьбе. Тогда я, как и многие знакомые ребята, не понимал разницу между любовью и страстью. Страсть часто принимают за любовь. А потом, после свадьбы вдруг выясняется, что сексуальная эйфория прошла, что женщина рядом с тобой уже не столь умна, как хотелось бы, что у нее не такой уж легкий характер, да к тому же растет живот, в котором живет еще один человек. Приятелям-то даже завидно: молодой, а уже почти отец, женатый мужчина. Ты же понимаешь: это совсем не то, чего хотелось от жизни. Некоторые в таком случае так и живут дальше, без всякой любви. А я развелся и уехал учиться в Ярославль в театральный институт. У меня была детская мечта: стать артистом-гастролером. Играть в ансамбле и все время ездить по стране, жить в гостиницах, а не дома, выступать перед публикой. А поскольку я хотел выступать не абы как, а на высоком профессиональном уровне, то решил учиться на актера. Я, кстати, в детстве наивно писал письма на радио в передачу «С песней по жизни», а мне приходил один и тот же ответ: «Идите в филармонию». И подпись: «Референт Н. Капитула». Столько лет прошло, а я эту фамилию помню. Кстати, люди на эстраде, не имеющие актерского образования, вызывают во мне раздражение. А они почти все такие. Смотреть на непрофессионалов меня вообще ломает. Правда, в институт я с первого раза не попал: преподаватели сочли, что моя полная фигура не позволит мне нормально изучать сцендвижение, танец и прочее. Я вернулся в Тулу и устроился работать на почту — разносить телеграммы. И за семь месяцев беготни по району похудел на семнадцать килограммов. Без всяких, между прочим, диет и диетологов. И поступил в институт.
Весил я в то время в районе восьмидесяти четырех килограммов и, понятное дело, на первых курсах не особенно поправлялся. Те, кто помнит небогатую жизнь советских студентов, не дадут соврать. Лишь в конце учебы я прибавил килограммов семь-восемь. Но я стал актером театра и кино и мог не только спеть песню, но и сыграть.
В 1981 году я женился во второй раз — на самой красивой девочке в институте. Все были удивлены, что она выбрала меня, причем познакомились-то мы тогда, когда я приехал поступать первый раз. Я провалился, а она, поступив, целый год меня ждала. И не то чтобы романов каких-то не заводила, даже не целовалась ни с кем, что в условиях студенческого общежития практически невозможно.
У Любы, кстати, тоже оказался не совсем покладистый характер, как мне поначалу представлялось. И я стал думать: мол, ладно, исправлю то или иное ее качество. Но прошло три года, пять, семь, двенадцать, а мне ничего сделать не удалось. На нашей серебряной свадьбе четыре года назад она сказала: «Двадцать пять лет взаимного непонимания».
Примерно так удав смотрит на кролика…
Меня вообще трудно понять. Машину я не вожу, на коньках не катаюсь, плавать не умею, в театры не хожу, книги читать не люблю. Разве что спорт не бросаю. И конечно, мыслительный процесс. Я думаю, размышляю, анализирую и очень многим людям после этого не верю. Вот ты рассказал мне про различные диеты, как их использовать, что можно мне с собой сделать. Тебе я верю, ты — человек моего поля, а диетологи — нет. С ними говоришь — и чувствуешь, что в глазах у них доллары светятся. И больше ничего.
Не так давно я наконец согласился лечь на обследование — с тем, чтобы мне дали какие-то рекомендации. Под Москвой на базе обычной больницы работают натуральные «пылесосы». Прожил я там два дня, обследований еще не проводили, но принесли счет на пятьдесят четыре тысячи рублей: за проживание и питание. Вот тебе и диетологи!
Мы люди уникальные. Нас не так уж и мало, но и не много. Обычных — гораздо больше. И у них немного другая жизнь. Приведу пример. Я был недавно на свадьбе. Жениху девятнадцать лет, а друзей у него — человек сорок. У меня, к примеру, было совсем не так. Я вырос в городе, где жизнь довольна тяжелая, — в Туле, рано уехал учиться в Ярославль, тоже непростой городок, а потом попал в Москву, где вообще никого не знал. И мне до сих пор непонятно, как люди сходятся, дружат, о чем-то все время разговаривают. Я — конкретный одиночка. Ты говоришь, слоник-одиночка? Нет, скорее волк. Прочитай мою фамилию справа налево, убрав «рычащее» «ры». Получается «волк».
Со временем, когда ты обосабливаешься, уходишь в свой эксклюзив, тебе уже не хочется напрягаться по поводу собственной полноты. Та обособленность, которую я чувствовал в самом начале жизни, в моем случае просто усугублялась. Все говорят: «Как же так, надо как-то устраиваться…» Я же, собственно, «устраиваться» не хотел. Слишком ко многому надо приспосабливаться, прогибаться, деформировать свою личность…
Моя обособленность приводит к тому, что, бывая в компаниях, я в большинстве случаев хочу быстро уйти, поскольку это или тупые и невежественные люди, или снобы. Так уж сложилось. Приведу яркий пример сноба. Есть известный многим Артемий Троицкий, который старше меня всего-то лет на пять. И я, зная, что он слушает много музыки, причем совершенно разной, иногда, между прочим, просто отвратительной, решил дать ему свой альбом, записанный в Америке. Просто как старшему товарищу. Он же мне сказал: «Меня кабак не интересует». При чем тут кабак, обычные песни на русском языке, русские песни, записанные в лучшей в мире студии, где писался, скажем, Майкл Джексон. Из наших, по-моему, только Гребенщиков с группой «Юритмикс» там записывался, и то уже давно. Троицкий не понял, что не я играю и пою кабацкую музыку, а ее поет вся наша страна.
Хоть сейчас на футбольное поле! И 170 кг не помешают!
Мне кажется, что относиться к людям нужно хотя бы так, как мы иногда относимся к животным. К тем, которые не могут ничего сказать, не могут попросить. Ко мне подходит молодой человек после концерта и говорит: «Сергей, я ваш кумир!» Что, мне его тыкать носом в то, что он неправильно выразился? Или просто сделать вид, что не заметил, поговорить, расписаться на фотографии… Поправлять ли мне тех, кто называет меня Димой — как Дмитрия Крылова. Зачем? Ну спутали люди меня с однофамильцем-телеведущим. Что же, их за это гнобить, что ли? Впрочем, мы все в большинстве своем относимся к людям хуже, чем к животным. Такая у нас жизнь сейчас.
Вообще-то я себе не нравлюсь. Вернее так: сам по себе, один я замечательный, просто красавчик. А вот во взаимодействии с другими людьми — с женой, с сыном — часто веду себя неправильно. Не всегда понимаю их, а они — меня. Но с другой стороны, у каждого человека, толстый он или нет, должны быть люди, которым он необходим. Он должен чувствовать этих людей, а они — его. У меня таких людей очень мало…
Вообще-то я думаю, надо идти туда, откуда пришел — в народ. Там никто не будет тебе говорить,
