ассоциации. Для придания же тексту – слова «произведение», как устаревшего, тщательно избегали, так вот, для придания тексту широкой, а лучше всего бесконечной, коннотативности, желательно, чтоб эпизоды в повествовании, предложения в эпизодах и слова в предложениях стояли не соответственно ходу рассказа, а в любом ином, искусственно усложнённом, порядке. Когда смысл нужно искать, а ещё лучше придумывать, аналитик получает богатый материал для ассоциаций и последующих аналитических построений что есть, по мнению собеседников, литература интеллектуализма в наивысшем, так сказать, градусе. «Можем ли мы постулировать настоящее положение? – риторически спрашивал некто в ходе беседы и сам себе отвечал: – Да. Ибо коннотативность данного текста...» – продолжать можно как угодно в русле коннотаций, они же ассоциации, случившихся у данного интеллектуала в данный, опять же, момент. Терминология притом употреблялась научная, суждения не обжаловались, но бывало, опровергались и начинали сначала. Ибо не выяснение проблемы, а именно вечный спор давно стал естественным состоянием бытия в доме Решкиных. Однажды Костя обратил внимание на незнакомца, скромно забившегося в угол. О новом госте забыли. Слушая окружающих, он как-то сжался, стараясь не привлекать внимания. Вокруг анализировали верлибр, зарубленный консерваторами в редакции журнала:

«–Адамы. Адамы?

–А дамы?!

–Ад! А мы?

–А-а! Да. Мы.

– Ада! Мы-ы!

– Адам! Ы-ы-ы.

–Адамы? Адамы.

– Где Евы?»

Стихи не находили идеальными: свободные от рифм, они всё же имели знаки препинания. Незнакомец, видимо, был в доме человеком случайным. «Вы физик? – спросил Константин просто, чтобы завязать разговор: уж очень тому было здесь неприютно. – Химик? Биолог?» Гость оглянулся пугливо и отвечал почти шепотом, хотя всё равно никто бы не услышал: «Т-с-с-с. Ради Бога, никому не говорите. Я писатель. Т-с-с! Как отсюда выбраться?»

Решкины – Вероника, Глеб и Мотря был здесь официальный, «паспортный» состав, но жизнь полнее документа и, говоря о доме Решкиных, необходимо упомянуть лицо, присутствующее постоянно – не всегда, однако, физически а чаще, так сказать, в метафизическом смысле. Объяснить термин этот я не могу, а употребить рискну. Его все употребляют, а кто понял? И только ли его? Так вот, в древности язычники молились пенатам – богам домашнего очага. Мифологический словарь говорит: «Пенаты, лат. – Древние, вероятно доримские боги-хранители, каждая семья имела нескольких, семейные боги...» и так далее. У Решкиных тоже был Пенат, но единственный, соответственно современному принципу монотеизма. Он же Гений, Друг и Учитель, что, правда, кроме теософии, отдаёт ещё культом личности. Личность сияла на стене иконным портретом, а имя – Илья Мордехаевич Бабаевский – сообщали посторонним уважительно пониженным голосом. Во плоти он существовал далеко и как пристало богу приезжал не часто. Зато каждое явление Ильи народу тщательно готовилось: покупали чай индийский, хлеб ржаной чёрный, селёдку и подсолнечное масло, притом исключительно на базаре, чтоб с натуральным запахом: магазинного, да ещё и, не дай Бог! – рафинированного бог не признавал. Только крестьянское масло без которого, как и в отсутствии ржаного хлеба с селёдкой, не чувствовал он себя настоящим счастливым богом. И, как ни удивительно при таких вкусах, совершенно не пил водки. Чистой, как слеза ребёнка и прохладной, как горная речка. Ни-ни. И хотя на то он бог чтоб иметь странности, согласитесь – тут что-то не так!

Но главной была подготовка интеллектуальная глубокая и многосторонняя. Её начинали уже в час его отъезда, заранее предвидя следующее пришествие. Члены семьи и друзья дома постоянно чувствовали себя в некоем соприкосновении с Пенатом пусть, повторяю и не физически в каждый данный текущий момент. Пока же фиксировали мысли, обдумывали темы, которых нужно коснуться, намечали вопросы, которые следует поставить. Не забыть! Ради бога, не забыть! И услышать его ответы. И поставить новые вопросы. Учёные люди знают: главное – вопрос поставить. Чтоб стоял. Это путь к решению проблемы в любой науке. Илья же выдвигал концепции и создавал теории равно в физике, истории, биологии и т.д., излагая их как устно, так и в статьях на любые темы. Его научные идеи обсуждались в домах друзей и единомышленников, а статьи публиковались на пишущей машинке «Эрика», берущей, как известно из классики, четыре копии. Чего согласно той же классике, абсолютно достаточно. На хлеб и подсолнечное масло он зарабатывал в типографии, набирая массовые тиражи других авторов. Зато здесь, у Решкиных, а также в других подобных сообществах твёрдо знали, что Илья гений. Гений и не менее того. Расходились только в определении конкретной области, где проявляет он именно гениальность, а не простой талант. Математики видели Илью гениальным поэтом, причастные литературе объявляли искусствоведом концептуального направления, последние же находили, что Илья преимущественно исторический аналитик. И все сошлись на философии, благо даже и словарь толкует этот термин весьма обобщённо, с большой неопределённостью. Философом каждого можно считать. Ну, почти каждого. Так думают физики, лирики, инженеры и даже театроведы. А философы не успевают возражать всем сразу.

Вероникой Помпеевной научная ориентация Ильи была определена без проблем: «Гений и всё! Подробности не важны. Относиться соответственно: внимать» Презирала Вероника подробности, а паче препятствия и всяческие закавыки. Хотя, если верить слухам, каковые, разумеется, непочтенны зато бывают достоверны, она как-то, разгневавшись, свалила щуплого бога на пол, придавила мощным коленом и держала пока тот не вымолил прощения. И будто бы даже заплакал. Однако всё это слухи, конечно же, только слухи, а никакие не подробности.

Среди своих, внешнюю почтительность не культивировали. Посвящённый да уразумеет! А Решкин, как ближайший друг, позволял себе тон, вроде бы, даже и небрежный:

– Сегодня я тебя вычешу в крестики-нолики!

– Фигу! Я тебя уничтожу, как противника.

Здесь играли в крестики-нолики, в слова, в очко, в преферанс, в шахматы, во что попало, но главным образом в демократию. Как-то всерьёз увлёкшись, Илья, вместо элегантной фиги врезал просто и яростно: «дулю!». Вокруг зааплодировали.

В общем, гений и всё. Теоретик с неограниченными возможностями. Склонив голову чуть вперёд и ближе к правому плечу, исподлобья глядя на оппонента, он доказывал. Что? Абсолютно неважно. Сообщали, будто Илья анализирует даже вещи и понятия совершено ему незнакомые, что есть признак логичности абсолютной, не говоря уж о высочайшем интеллекте. Однажды построил он логическую модель выеденного яйца! Это, конечно, вызовет улыбку невежды, но в доме Решкиных высоко ценили именно чистое познание, и укажи кто-то на практическую бесполезность модели, ответили бы немедленно:

– Когда Максвелл составил своё уравнение, никто не знал, что с ним делать. А сегодня это основа радиотехники!

Действительно не знали. И в самом деле, основа. Великая вещь параллель. Великая наука история.

Илья логически доказывал, что «Евгений Онегин» по сути, написан прозой. Спорили, но опровергнуть не могли.

Я должен просить извинения у внимательного читателя, который давно заметил, что рассказ Кости кое-где подменён моим собственным голосом. Это, конечно, превышение должностных полномочий, ибо я как автор, должен бы «умереть в героях». Но так не хочется! Я тоже знал Решкиных и немало вечеров провёл в их доме, попивая знаменитый решкинский чай или – того лучше! – несравненный самогон. Изготовленный по рецептам высокой науки «под термометр», прошедший серию очисток и настоянный на травах или перце – ах, ах! Вы спрашиваете, почему самогон? О, это совсем особая история. В той нашей державе где зубы лечили только днём, а играли преимущественно частушки или симфонии девятнадцатого века, к различным видам борьбы власти с собственным народом однажды добавилась борьба за трезвость – нас уверяли, что именно и только для этого цены спиртных напитков повысились до академических высот. Заработок же хозяина дома, увы, замер в кандидатской позиции, то есть менее чем на половине дороги. Его научный рост оборвался сразу и навсегда в августе шестьдесят восьмого года на общем собрании научного института когда Глеб Алексеевич Решкин, кандидат и доцент, всё тем же размеренным голосом протяжно и чуть в нос, прямо с трибуны объяснил присутствующим, что по его, решкинскому, учёному мнению советским