В эту зиму Катерине некогда было «ни охнуть; ни вздохнуть», как любила говорить она сама. Но Катерина никогда не жаловалась на усталость и поспевала везде — и печку истопить вовремя, и постирать, и посидеть с Коленькой. Находилось время и для учебы.

К Коленьке она привязалась особенно сильно. Катерина радовалась каждому шагу мальчугана и часто первой замечала, когда у него прорезывался новый зуб или когда он сам поднялся на ноги и, держась за табуретку, подошел к окну. И как только приходила с работы Маша, Катерина говорила, сияя в улыбке:

— А мы нынче, мамочка, тыкву по полу катали. Да такую большую-большую!

И Маша тоже улыбалась и спешила скорее к сыну.

От Константина письма приходили редко, и Катерина по-прежнему тревожилась за мужа.

Перед каждым занятием Катерина старательно умывалась, надевала чистое платье и являлась в комнату невестки принаряженной. Училась она прилежно и настойчиво. День, когда Катерина в первый раз без запинки прочла вслух целую газетную статью, был для нее настоящим праздником.

И зима прошла как-то незаметно в трудах, заботах и маленьких радостях.

А с наступлением весны хлопот у Катерины прибавилось вдвое. Дмитрий Потапыч уже начал готовиться к открытию навигации. Надо было починить и просмолить лодки, подготовить все несложное с виду, но требующее времени хозяйство поста. Одному старику было нелегко со всем управиться, и Катерине здесь тоже нашлось дело. Она приводила в порядок фонари и лампы, чинила марлевые пологи, помогала свекру смолить лодки.

Первые дни апреля стояли теплые, погожие. В начале второй недели в деревне лишь кое-где можно было встретить синевато-бледные полоски снега. По черной, размокшей от весенней воды дороге прогуливались важные нахохлившиеся грачи.

Как-то в полдень, выйдя во двор, Алеша увидел бабочку-крушинницу. Она низко кружилась над землей, мелькая лимонно-желтыми крылышками. Мальчишка погнался было за крушинницей, размахивая фуражкой, но она взмыла вверх и, пролетев над двором, растаяла в прозрачной голубизне.

Но снегу еще много было в горах, хотя на солнечных полянах, защищенных от ветра, уже пробивалась светло-зеленая колючая травка. В горах становилось все оживленнее от птичьего гомона. Прилетели малиновки и дрозды. И теперь в сосняке то и дело раздавалась отчетливая и звонкая песня дрозда, напоминающая переливы флейты.

Однажды Дмитрий Потапыч отправился в лес, чтобы срубить два-три молодых деревца для вешек. Вернувшись домой, он присел на ступеньку крыльца, снял с потной головы картуз и сказал Катерине, домывавшей в сенях пол:

— Благодать-то какая! Прямо май, да и только!

Отдохнув, старик пошел с Алешей на Волгу к лодкам, а Катерина, закончив с уборкой и радуясь, что осталась одна, села писать мужу письмо. Писала Катерина долго, обдумывая каждое слово, медленно и старательно выводя каждую буковку.

Она собиралась о многом сообщить Константину: и о том, что дома все в порядке и все, слава богу, живы и здоровы, и что в первых числах апреля отелилась Нежданка и телочку уже выпускают во двор, и что они с батюшкой взялись обслуживать два поста. Хотя им будет нелегко, но они справятся.

Увлекшись своим занятием, Катерина не слышала, как Коленька, игравший перед столом, ушел в чулан и, усевшись на пол, принялся перебирать в старом чугуне угли.

И лишь закончив письмо и запечатав его в конверт, Катерина вспомнила о мальчике. Войдя в чулан, она так и ахнула.

Весь перепачканный золой и сажей, как заправский трубочист, Коленька уже плескался в ведре с водой.

— Коленька, цветик лазоревый! — закричала Катерина.

А Коленька смотрел на тетку и заливался веселым, озорным смехом, размахивая чумазыми руками.

Про свое письмо, которое Катерина отнесла под вечер на почту, она никому не сказала.

С каждым днем Маша все больше и больше увлекалась своей работой. За ней было закреплено четыре буровые, расположенные в дальнем конце промысла. Ежедневно она обходила скважины и тут же на месте при помощи несложных приборов определяла удельный вес, вязкость глинистого раствора, содержание в нем песка. Потом, записав в журнале все нужные показания и наполнив раствором маленькое ведерко с крышкой, Маша шла на следующую буровую. Обойдя буровые, она спешила в лабораторию.

Скоро молодую лаборантку уже знали все рабочие закрепленных за ней скважин, и когда утром Маша подходила к остановке грузовых машин, доставляющих на промысел вахты, многие бурильщики еще издали кричали:

— С добрым утром, Мария Григорьевна!

И она со всеми здоровалась и, улыбаясь, замечала:

— А нынче опять хороший будет денек.

Домой Маша возвращалась немного уставшей, но всегда в приподнятом настроении.

За обедом Маша рассказывала о своей работе, где она нынче была и что видела, как идут дела на промысле.

— Слышали? — сказала как-то Маша, садясь за стол. — Валюшка Семенова уходит из конторы. К нам в лабораторию устраивается.

— А как, Мареюшка, у Авдея Никанорыча? — спрашивал Дмитрий Потапыч. — Скоро они там до нефти этой... ну, какой-то там особенной доберутся?

Старик все чаще и чаще задавал Маше этот вопрос. А как-то раз, не утерпев, он и сам отправился в Яблоновый овраг. Он долго ходил по промыслу, по-стариковски зорко ко всему присматриваясь. Побывал он в гостях и у Хохлова.

А вернувшись домой, Дмитрий Потапыч сказал Катерине:

— Вот... что могут сделать люди!

— Ты о чем, батюшка? — переспросила сноха.

— Да все о том же... о Яблоновом! — рассердился вдруг старик. — Какая ты непонятливая!

Семнадцатого апреля на Волге начался ледоход. Через четыре-пять дней Дмитрий Потапыч и Катерина должны были отправиться на свой пост в Задельный овраг.

Маша в самом начале месяца определила сына в ясли. Первое время она очень беспокоилась за Колю: сыт ли он, не обижают ли его другие дети, надежен ли присмотр? Но постепенно она перестала тревожиться. Сын чувствовал себя хорошо, и когда вечером, вернувшись с промысла, Маша заходила за ним в ясли, мальчик всегда был весел.

— А Коленька у вас такой спокойный, — говорила няня, гладя мальчика по голове. — Играет, смеется...

Маша ежедневно бывала на буровой № 27. Она являлась сюда не как лаборантка: ответственная скважина была закреплена за более опытной работницей. Теперь, когда долото все ближе и ближе подходило к девону и работа на буровой Хохлова стала особенно напряженной, у Маши тоже прибавилось много забот.

— Сейчас, девушки, нам надо так стараться, так стараться! — говорила Маша Валентине Семеновой и толстушке-чертежнице — членам шефской бригады. — Рабочие частенько остаются ночевать в культбудке, и они должны чувствовать себя как дома. Чтобы и чистота кругом, и чай всегда наготове, и газеты свежие, и журналы с книгами.

И в культбудке через день мылись полы, протирались окна, а на тумбочке, покрытой белой скатерткой, каждый вечер можно было найти свежие газеты.

В эти дни в культбудке бригады Хохлова то и дело звонил телефон. Всех интересовал один и тот же вопрос: «Когда кончаете бурить?» Вот и сегодня от телефонных звонков не было никакого покоя, Маше,