думаю: видно, плохи у малого дела, если с салазками по дровишки ходит. Пока шагал до земснаряда, и комбинацию одну обмозговал...

Перебиваю Ивана:

— Это ты для... для своей комбинации и про Максима меня расспрашивал?

— Каюсь, поп Андрюха, для этого. — Иван смеется.

А я не знаю, куда мне деться от стыда... Называюсь товарищем Максима, а сам... Эх, а еще собирался о нем заботиться!

Иван треплет меня за плечи.

— Ты чего это?

Через силу опрашиваю — надо ж что-нибудь говорить:

— А где... машину взял? А где... дрова раздобыл?

Он снова смеется.

— Машину?.. Побачил одного шофера. А дрова... да ими хоть пруд пруди! На такое место напал: сколько хочешь, столько и бери. Сушняк, валежник — порох, не дрова! Надо, и вам привезу. Лесник разрешил!

— У нас есть — К горлу подкатывает какой-то комок, он мешает говорить. — А вот... за Максимку...

Но Иван не слушает. Хватает шапку — и к двери:

— Наше вам с кисточкой!

Через два денечка каникулы. Скорее бы! Алексей Алексеич договорился с начальством из артели взять нашу троицу к себе в ученики на время каникул. Каждый день будем вкалывать по шести часов (почти как настоящие рабочие!). Станут и зарплату начислять.

А летом непременно поступлю на курсы электросварщиков. (При стройке открывается целый учебный комбинат.) Максим тоже собирается — на курсы электромонтеров.

Теперь расскажу по порядку о событиях нынешнего дня.

Прежде чем сунуть в парту Борьки его письма, печатными буквами написал на пакете: «Избранные сочинения Бориса Липковича-Извинилкина». А потом весь урок наблюдал за Борькой. Когда он обнаружил пакет, доставая что-то из парты, все яйцевидное лицо его тотчас запылало. Заалела даже полоска на коже головы — там, где жидкие волосики были старательно расчесаны на косой пробор.

«Ага, выкусил?» — подумал я со злорадством.

Чтобы никто не заметил его смущения и стыда, Борька низко-низко склонился над партой.

— Липкович, вы дремлете? — вдруг раздался голос Сергея Леонидовича, учителя физики, писавшего на доске какую-то формулу.

Борька опрометью вскочил и первым делом... извинился! По классу прокатился хохот.

— Что же вам, батенька, пригрезилось? — щуря уставшие близорукие глаза, спросил учитель.

— Извините, но мне... я и не думал спать, — развел руками Борька.

— Ах, вы и не думали? — Сергей Леонидович поклонился. — Тогда уж меня извините... Значит, мне, старому, померещилось! — Протягивая Борису мел, прибавил: — Прошу к доске. Чтобы класс лучше усвоил формулу, вы нам ее еще раз объясните.

Борька подошел к доске, подошел не совсем-то уверенно, без прежней прыти. Взял мел, поглядел на доску, потом перевел свой растерянный взгляд на лица товарищей. В классе не нашлось ни единой души, которая бы попыталась ему подсказать.

— Что же это вы, Липкович? — вздохнул учитель. — Круглый, можно сказать, отличник, и нате вам!

— Извините, Сергей Леонидович, — начал было Борька, но тот поднял большую мягкую руку, остановил его:

— Садитесь. С кем грех да беда не бывают!

Борька возвращался к своей парте при общем веселом оживлении. Только сейчас я понял, что его не очень-то любят в нашем классе.

Сразу же после уроков собралась редколлегия классной стенгазеты «Отличник учебы»: Максим, Римка и я.

— Завтра в классе должен висеть новый номер газеты, — сказал я и хлопнул ладонью по красной папке с заметками. — Ясно? А теперь давайте разберем, что к чему, и за дело.

Отобрали для номера статью Елены Михайловны «Итоги третьей четверти» (она только вчера появилась в школе после болезни). Потом Зойкину заметку о производственном обучении, Кольки Мышечкина о радиокружке и разную мешанину в отдел «Кому что снится».

— А теперь, братья ежики, — начал было я, но Римка перебила:

— У меня есть предложение!

— Ну, ну, чего еще? — не очень-то любезно отозвался я. Эта Римка вечно имеет какие-то предложения. Для Римки стенгазета будто резиновая — всегда старается всякую чушь в нее напихать!

— У меня есть такое предложение, — раздельно, с выражением сказала Римка, кивая головой, точь-в- точь как учительница немецкого языка. — Мы буквально не уделяем внимания отношениям между мальчиками и девочками.

— Точнее, — поморщился я.

— Ну что у тебя за привычка перебивать? — возмутилась Римка и тряхнула косичками. — Хоть совсем рта не раскрывай!

«Это ты не раскрываешь рта? Вот умора!» — хотелось мне возразить Римке, но Максимка толкнул меня под партой коленкой, и я смолчал.

Римка закатила глаза, для солидности кашлянула и продолжала:

— Предлагаю... У нас имеются нехорошие случаи, когда мальчики пишут девочкам письма... с предложением дружить. А когда девочка не желает с этим мальчиком дружить, то мальчик начинает насмехаться над девочкой и даже.... даже говорит наоборот.

— Что наоборот? — спросил я

— Вот видите? — Римка трагически вздохнула и посмотрела на Максима: — Наоборот — значит наоборот! Что же тут непонятного? Значит, говорит, что не он, а она ему писала.

— А ты кого имеешь в виду? — спросил Максим и побледнел.

Римка опустила глаза.

— Это не столь важно, можно без фамилий. А злую заметку об этом или карикатуру надо непременно дать в газете.

Я сразу догадался, кого имела в виду Римка. Борьку, конечно! Но какой смысл об этом писать, да еще не конкретно? И высказался против.

Римка — горой за свое предложение. Максим поколебался, поколебался и взял ее сторону.

— Хорошо, — сказал я. — Пожалуйста, сочиняйте, что хотите: фельетон, басню, лирический стишок — что хотите. Но я вам не помощник!

И принялся печатными буквами переписывать статью Елены Михайловны, потом Зойкину. И тут-то, когда я вглядывался в каждое слово, в каждую буковку Зойкиной заметки, мне стало казаться... Но я решил об этом пока даже не думать. Возьму Зойкину писанину с собой и дома сличу с тем письмом. А сейчас не надо терять присутствия духа.

Когда прикончили стенгазету, когда повесили ее на стену, я заторопился домой. Шел самым коротким путем — через пустырь, мимо лесопилки.

Да, так и есть. И письмо и статейку писал один человек... Вот тебе и на! А я-то и не догадывался... Эх, и олух же царя небесного! Такой, наверно, во всем Старом посаде только один и есть — Андрей Снежков!