Я лежу в постели, глядя в потолок, и пытаюсь осмыслить свою жизнь. Папа все еще проходит обследование в больнице и вернется домой завтра. То, что рядом со мной никого нет, заставило меня задуматься о своем существовании, и я пробилась сквозь отчаяние, чувство вины, грусть, злость, одиночество, депрессию, цинизм и наконец нашла свой путь к надежде. Подобно наркоману, отказавшемуся от наркотиков, я переживала настоящую ломку. Я громко разговаривала сама с собой, кричала, выла, рыдала и хохотала.

Телефон звонит в одиннадцать вечера, когда на улице ветрено и холодно — зима вступает в свои права. Думая, что это папа, я бегу вниз, хватаю телефон и сажусь на нижнюю ступеньку:

— Алло?

— Это все время была ты.

Я замираю. Мое сердце глухо стучит. Я отодвигаю телефон от уха и делаю глубокий вдох.

— Джастин? — выдыхаю я.

— Это все время была ты, правда?

Я молчу.

— Я увидел тебя и твоего отца на фотографии с Бэа. В тот вечер она рассказала тебе, что я сдавал кровь и хотел бы, чтобы меня за это поблагодарили. — Он чихает.

— Будь здоров.

— Почему ты ничего мне не сказала? Ты преследовала меня или… Что вообще происходит, Джойс?

— Ты злишься на меня?

— Нет! То есть я не знаю. Не понимаю. Я совершенно сбит с толку.

— Позволь мне объяснить. — Я пытаюсь справиться с комком в горле и не выдать свое волнение. — Я не преследовала тебя специально, так что, пожалуйста, не волнуйся. Просто произошла странная вещь, Джастин. Когда мне перелили твою кровь, у меня возникла какая-то связь с тобой. Я постоянно оказывалась в тех местах, где был ты, к примеру, в парикмахерской, на балете. Оказывалась совершенно случайно. Я жутко тараторю, извини, но ничего не могу с собой поделать. А потом Бэа сказала мне, что ты сдавал кровь примерно в то же время, когда мне сделали переливание, и…

— Что-что?

Я не понимаю, что он имеет в виду.

— То есть ты тоже точно не знаешь, мою ли кровь тебе перелили? От меня, например, тщательно скрывали, кому понадобилась моя кровь. Тебе кто-то сказал?

— Нет. Мне никто не говорил. Да это совсем и не нужно. Я…

— Джойс, — прерывает он меня, и его тон меня пугает.

— Я не сумасшедшая, Джастин. Поверь мне. Я никогда не испытывала того, что пережила за последние несколько недель. — Я рассказываю ему о том, как переняла его навыки, знания, как разделила его вкусы.

Он молчит.

— Джастин, скажи что-нибудь.

— Я не знаю, что сказать. Это так… странно.

— Это странно, но это правда. И что еще более странно: ко мне перешли некоторые твои воспоминания.

— Неужели? — Его голос звучит холодно и отстраненно. Я теряю его.

— Воспоминания о парке в Чикаго, о Бэа, танцующей на красной с белым клетчатой ткани, о корзине для пикника, о бутылке красного вина. О церковных колоколах, о кафе-мороженом, о качелях, на которых вы качались с Элом, о разбрызгивателях…

— Эй, эй, эй. Остановись. Кто ты?

— Джастин, это я!

— Кто рассказал тебе об этом?

— Никто, я просто знаю! — Я устало потираю глаза. — Понимаю, что шокирую тебя, Джастин, правда, понимаю. Я нормальный приличный человек, очень циничный, но со мной произошла вот такая чудная штука. Если ты мне не веришь, мне жаль, я повешу трубку и вернусь к своей жизни, но, пожалуйста, поверь, что это не розыгрыш и не ловушка.

Он отвечает не сразу:

— Я хочу тебе верить.

— Ты чувствуешь, что между нами есть связь?

— Я чувствую, что меня влечет к тебе. — Он говорит очень медленно, как будто взвешивает каждую букву в каждом слове. — О моих воспоминаниях, вкусах, привычках ты могла узнать, например, от кого-то или из моих книг, в которых много личного. Ты видела фотографию в медальоне Бэа, ты бывала на моих докладах, ты читала мои статьи. Где доказательства того, что всему виной переливание крови? Как я могу быть уверен — только не обижайся, — что ты не шизофреничка, помешавшаяся на какой-то идиотской истории, которую прочла в книге или увидела в кино?

Я вздыхаю. Доводы мои исчерпаны.

— Джастин, я утратила всякую веру, но в это я верю.

— Прости, Джойс. — Он явно готовится закругляться.

— Нет, подожди. Это что, все? Тишина.

— Ты что, даже не попробуешь поверить мне? Он глубоко вздыхает:

— Я представлял тебя другой, Джойс. Не знаю почему, но мне казалось, что ты другой человек. А тут что-то… невообразимое. Какая-то… не та Джойс.

Каждая фраза — удар ножом в сердце и удар кулаком в живот.

— Судя по всему, тебе много пришлось пережить, может быть, ты должна… с кем-то поговорить.

— Почему ты мне не веришь? Пожалуйста, Джастин. Есть же что-то такое, что должно тебя убедить! Какая-то известная мне тайна, о которой ты не писал в статьях и не распространялся на лекции… — Я умолкаю, думая кое о чем. Нет, я не могу это использовать.

— До свидания, Джойс. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, правда.

— Постой! Подожди! Есть одна вещь. Одна вещь, которую только ты можешь знать.

Он медлит:

— Какая еще вещь?

Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю. Сказать или не сказать? Я открываю глаза и выпаливаю:

— Твой отец. Воцаряется тишина.

— Джастин?

— Что мой отец? — Его голос холоден как лед.

— Я знаю, что ты видел, — тихо говорю я. — Что ты никому не осмелился рассказать.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Я знаю, что ты был на лестнице, видел его через перила. Я его тоже вижу. Я вижу, как он с бутылкой и таблетками скрывается за дверью. Потом зеленые ноги на полу…

— Прекрати! — кричит он, и я пораженно замолкаю.

Но я понимаю, что у меня никогда больше не будет возможности произнести эти слова.

— Я знаю, как трудно тебе было в детстве. Как трудно было держать это в себе…

— Ты ничего не знаешь, — холодно произносит он. — Абсолютно ничего. Пожалуйста, держись от меня подальше.

— Хорошо, — шепчу я, но, кроме меня, этого не слышит никто, потому что он уже повесил трубку.

Я сижу на лестнице в темном пустом доме и слушаю, как холодный октябрьский ветер сотрясает оконные рамы.

Итак, это конец.