Я улыбаюсь и отвожу взгляд:

— В шестнадцать лет ты потерял девственность, переспав с ней. Это произошло у нее в спальне, когда ее родители уехали в отпуск.

Он округляет глаза и опускает цветы головками вниз:

— Вот это уже недопустимо. Такого ты знать про меня не должна.

Я смеюсь.

И тут он наносит ответный удар:

— При крещении тебе дали имя Джойс Бриджет Конвей, но ты уверяешь всех, что твое второе имя Анжелина.

От удивления я ахаю.

— В детстве у тебя была собака по имени Зайчик. — Он самодовольно поднимает бровь.

Я прищуриваюсь.

— Ты перебрала виски, когда тебе было… — Он закрывает глаза и напряженно думает. — Пятнадцать. Вместе со своими подругами Кейт и Фрэнки.

Выдавая очередную порцию информации, он делает шаг вперед, и этот запах, его запах, который я мечтала вдыхать, становится все ощутимей и ощутимей.

— Ты впервые поцеловалась по-взрослому с Джейсоном Харди по прозвищу Джейсон Эрекция, когда тебе было десять лет. Я хохочу.

— Вот видишь, и мне известны кое-какие твои интимные тайны.

Он стоит уже вплотную ко мне. Я ощущаю прикосновение его ботинок, грубой ткани его толстого пальто.

Мое сердце начинает выделывать сальто-мортале. Я надеюсь, Джастин не слышит, как оно кричит от радости.

— Кто рассказал тебе все это? — Мои слова облачком холодного пара касаются его лица.

— Моему прибытию сюда предшествовал грандиозный искус, — улыбается он. — Грандиозный. Твои подруги долго испытывали меня, желая убедиться, что раскаяние мое действительно искренне.

Я улыбаюсь, пораженная тем, что Фрэнки и Кейт наконец-то смогли хоть о чем-то договориться и вдобавок удержать свой заговор в секрете.

Тишина. Мы стоим так близко друг к другу, что, если я подниму голову, мой нос коснется его подбородка. Я продолжаю смотреть вниз.

— Ты все еще боишься спать в темноте, — шепчет он, беря меня за подбородок и поднимая его, чтобы видеть мое лицо, — если рядом с тобой никого нет, — добавляет он с нежной улыбкой.

— Ты списывал на своем первом экзамене в колледже, — шепчу я.

— Ты раньше ненавидела искусство. — Он целует меня в лоб.

— Ты лукавишь, уверяя всех, что тебе нравится «Мона Лиза». — Я закрываю глаза.

— В раннем детстве у тебя был друг-невидимка по имени Горацио, — шепчет Джастин, чмокая меня в нос.

Я собираюсь ответить, но тут его губы так нежно касаются моих, что слова замирают у меня в горле и мгновенно ускользают назад, в тот отсек сознания, откуда пришли.

Я вижу, будто сквозь дымку, как Фрэн выходит из своего дома, как мимо, сигналя, проезжает машина, но это все где-то далеко-далеко. Я полностью отдаюсь своим ощущениям, стараясь сохранить этот момент в памяти — для Джастина, для себя.

— Прощаешь меня? — спрашивает он, отстраняясь.

— А как же иначе? Против крови не пойдешь, — улыбаюсь я, и он смеется. Я смотрю на зажатые между нами цветы. — Не собираешься ли ты бросить их и убежать?

— Вообще-то они не для тебя. — Его щеки краснеют еще сильнее. — Они для одной женщины в Центре переливания крови, перед которой мне очень нужно извиниться. Я надеялся, что ты пойдешь со мной, поможешь объяснить ей мое дикое поведение, и, возможно, она в свою очередь сумеет нам кое-что объяснить.

Обернувшись, я смотрю на дом и вижу папу, подглядывающего из-за занавески. Я вопросительно смотрю на него. Он вскидывает два больших пальца, и на глаза мне опять наворачиваются слезы.

— Он тоже участвовал в заговоре?

— Он назвал меня безмозглым охламоном, — забавно скривившись, отвечает Джастин.

Прежде чем направиться к калитке, я посылаю папе воздушный поцелуй. Провожаемая его — и маминым — взглядом, я иду по садовой дорожке, срезаю угол по траве и выхожу на дорогу, ведущую прочь от дома, в котором я выросла.

Только на этот раз я не одна.