ждет та же участь. Эта мысль вертелась у меня в голове, сколько я себя помню, и теперь, когда до дня рождения осталось совсем немного, а я в неважной форме… Закрутился на работе, вот и не следил за собой. Никогда у меня не получалось делать, как ты, понимаешь?

— Эй, тебе незачем мне объяснять…

— Помнишь тот день, который мы провели с ним на лужайке перед домом? Всего за несколько часов до того, как мама нашла его… Ну, помнишь, как мы веселились всей семьей?

— Хорошее было времечко. — Джастин улыбается, сдерживая слезы.

— Ты помнишь? — смеется Эл.

— Как будто это было вчера, — продолжает улыбаться Джастин.

— Папа держал шланг и поливал нас обоих. Казалось, он в отличном настроении. — Эл озадаченно хмурится, ненадолго задумывается, потом снова расплывается в улыбке. — Он принес маме здоровый букет, помнишь, как она воткнула тот крупный цветок себе в волосы?

— Подсолнух. — Джастин слушает его и кивает.

— И было очень жарко. Помнишь, как тогда припекало?

— Ага.

— Папа закатал штаны до колен и снял ботинки с носками. Трава намокла и липла к его ногам, а он все бегал и бегал за нами… — Эл улыбается далекому воспоминанию. — Тогда я видел его в последний раз.

А я не в последний.

В памяти Джастина тут же всплыла картина, как отец закрывает за собой дверь гостиной. Джастин забежал в дом, чтобы сходить в туалет, от возни с водой он едва не лопался. Насколько он знал, все его домашние еще играли на улице. Он слышал, как мама бегает и смеется над Элом, а пятилетний Эл просто визжит от смеха. Но, спускаясь по лестнице, он увидел, как папа выходит из кухни и идет через холл. Джастин спрятался за перилами, чтобы выпрыгнуть и застать отца врасплох.

Тут он заметил, что у папы в руках. Бутылка, которую хранили взаперти в кухонном шкафчике и доставали только по особым случаям — когда из Ирландии приезжали в гости папины родственники. Они пили из этой бутылки и пели песни, которых Джастин раньше никогда не слышал, но его папа знал все слова наизусть, смеялись, рассказывали истории, а иногда плакали. Он не знал, почему эта бутылка сейчас в руках отца. Может, сегодня он хотел петь, смеяться и рассказывать истории? Или плакать?

Потом Джастин увидел у него еще и баночку с таблетками. Он знал, что это таблетки, потому что они были в такой же баночке, что и лекарства, которые принимали мама с папой, когда болели. Джастин так надеялся, что папа не заболеет и что он не будет плакать. Он смотрел, как отец закрывает за собой дверь, держа в руках таблетки и бутылку. Ему бы знать тогда, что собирается сделать папа, но он не знал. Он снова и снова думает об этой минуте и пытается заставить себя тогдашнего крикнуть и остановить отца. Но девятилетний Джастин его не слышит. Он так и стоит, пригнувшись, на лестнице, ждет, пока папа выйдет, чтобы выпрыгнуть и напутать его. Проходит время, и он уже чувствует: что-то не так, но он не очень понимает, откуда взялось это чувство, и не хочет проверять, как там папа, чтобы не испортить задуманный сюрприз.

Он подождал еще несколько минут, которые показались ему часами, но из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука. Сглотнув комок в горле, Джастин встал. Он слышал, как на улице хохочет Эл. Хохот звучал и когда он вошел в комнату и увидел зеленые от травы ступни. Он так ясно помнит эти ступни, папу, распростертого на полу. Помнит, как провел взглядом по ногам, по телу и разглядел папины глаза, безжизненно уставившиеся в потолок.

Он ничего не сказал. Не закричал, не дотронулся до него, не поцеловал, не попытался ему помочь: он хоть и мало что понимал тогда, знал, что помогать уже поздно. Он просто медленно попятился прочь из комнаты, закрыл за собой дверь и выбежал обратно на лужайку перед домом, к маме и братику.

У них оставалось пять минут. Еще пять минут, пока все шло, как раньше. Ему было девять лет, он проводил этот солнечный день с мамой, папой и братом, и он был счастлив, и мама счастлива, и соседи улыбались ему нормально, как и всем другим детям, все, что они ели на ужин, было приготовлено его мамой, и, когда он плохо вел себя в школе, учителя кричали на него, как им и положено. Еще пять минут все продолжалось, как всегда, пока мама не вошла в дом, и тогда ничего уже не было таким, как прежде, тогда все изменилось. Пять минут спустя он перестал быть девятилетним мальчиком с мамой, папой и братом. Он не был счастлив, и мама тоже, и соседи улыбались ему так печально, что ему хотелось, чтобы они вообще этого не делали. Все, что они ели, приносили в контейнерах женщины, жившие на той же улице, и они тоже глядели на них печально, и, когда он плохо вел себя в школе, учителя просто смотрели на него с тем же выражением на лице.

У всех было одно и то же выражение. Пять лишних минут — это совсем немного.

Мама сказала им, что у папы случился сердечный приступ. Она сказала это родственникам и всем, кто заходил к ним с домашней едой или пирогом.

Джастин так и не заставил себя признаться, что он знает правду: отчасти потому, что хотел верить лжи, а еще он думал, что мать в конце концов и сама в нее поверила. Так что он держал все в секрете. Он не раскрыл его даже Дженнифер, потому что произнесенные вслух слова сделали бы его тайну правдой, а ему не хотелось подтверждать такую правду. И вот теперь, когда их матери уже нет в живых, он — единственный, кто знает правду об отце. История смерти их отца, придуманная, чтобы им помочь, в итоге грозовой тучей нависла над головой Эла и тяжелой ношей легла на плечи Джастина.

Он хотел прямо сейчас рассказать все Элу, действительно хотел. Но чем знание правды могло бы ему помочь? Вышло бы еще хуже, и ему бы пришлось объяснять, почему он все эти годы скрывал правду от брата… Зато тогда он освободился бы от невыносимой тяжести на душе. Наверное, ему все же стало бы легче. А еще он избавил бы Эла от страха перед сердечным приступом, и они могли бы справиться со всем этим вместе.

— Эл, я должен тебе кое-что сказать, — начинает он.

Неожиданно звонят в дверь. Пронзительный звук мгновенно прерывает их размышления, раскалывая тишину, как тяжелый молоток стекло. Все их мысли, разбившись вдребезги, падают на землю.

— Кто-нибудь откроет? — кричит Дорис, нарушая их молчание.

Джастин с белым кругом, отпечатавшимся на штанах, идет к двери. Дверь не заперта, и он распахивает ее настежь.

Перед ним на перилах висят его вещи из химчистки. Костюмы, рубашки и свитера упакованы в полиэтилен. Рядом никого нет. Он бежит вверх по подвальным ступенькам, чтобы узнать, кто оставил его вещи за дверью, но лужайка перед домом пуста — только контейнер для мусора.

— Кто это? — спрашивает Дорис.

— Никто, — отвечает озадаченный Джастин. Он снимает свои вещи с перил и заносит в дом.

— Ты хочешь сказать, что этот дешевый костюм сам позвонил в дверь? — иронизирует она, все еще сердясь на него из-за того, что произошло раньше.

— Не знаю. Странно. Бэа собиралась забрать их завтра. Я не договаривался с химчисткой о доставке.

— Может, это дополнительная услуга для лучших клиентов, ведь они, похоже, почистили весь твой гардероб. — Она с отвращением смотрит на его одежду.

— Ага, и я уверен, что дополнительная услуга обернется дополнительным счетом, — ворчит он. — У нас с Бэа сегодня вышла небольшая размолвка, может, она решила так извиниться?

— Ах ты упрямец! — Дорис закатывает глаза. — А тебе не случалось хоть на секунду задуматься, что это тебе следует извиниться?

Джастин бросает на нее подозрительный взгляд:

— Ты разговаривала с Бэа?

— Эй, смотрите, с этой стороны прикреплен конверт, — показывает Эл, пресекая новую ссору в зародыше.

При виде знакомого конверта сердце Джастина немедленно подпрыгивает. Он бросает груду одежды на пол.

— Осторожно! Их только что погладили. — Дорис поднимает одежду и вешает на дверь.

Он вскрывает конверт и, задыхаясь, читает записку.