Ирландского центра финансовых услуг производят люди, с безумным энтузиазмом торгующие акциями.

— Ты можешь разговаривать?

— Да, недолго. Как ты?

— Хорошо. Я в Лондоне. С папой.

— Что?! Со своим папой? Джойс, я тебе не раз говорила: связывать своего отца и вставлять ему кляп в рот в высшей степени бестактно. Что вы там делаете?

— Взяли и решили поехать в столицу Великобритании. — Не могу же я сейчас начать объяснять подруге, что совершенно не представляю, для чего мы сюда явились. — Не поверишь, но мы на съемках передачи «Антиквариат под носом».

Я оставляю тихие комнаты позади и вхожу на галерею главного зала. Вижу, как папа внизу ходит по переполненному помещению, держа в руках корзину. Улыбаясь, я наблюдаю за ним.

— Мы когда-нибудь вместе бывали в Банкетинг-хаусе?

— Освежи мою память: где это, что это и как оно выглядит?

— Он находится рядом с тем концом улицы Уайтхолл, который выходит на Трафальгарскую площадь.

Это здание семнадцатого века, уцелевшая часть бывшего королевского дворца, спроектированная Иниго Джонсом в тысяча шестьсот девятнадцатом году. Карл Первый был казнен на эшафоте напротив этого здания. Сейчас я нахожусь в зале с плафоном из девяти полотен кисти Рубенса. Как оно выглядит? — Я закрываю глаза, — Говорю по памяти: по линии крыши идет балюстрада. Выходящий на улицу фасад украшен полуколоннами двух разных ордеров — коринфский над ионическим — над отделанным рустом цоколем, соединяющим все в единый гармоничный ансамбль.

— Джойс?

— Прости. — Я прихожу в себя.

— Ты читаешь вслух путеводитель?

— Нет.

— Наша последняя поездка в Лондон состояла из похода в Музей мадам Тюссо и вечеринки в квартире у парня по имени Глория. Джойс, с тобой опять происходит то непонятное, да? То, о чем ты рассказывала?

— Да. — Я падаю в стоящее в углу кресло, чувствую под собой канат, привязанный к ручкам, чтобы отпугнуть желающих дать отдых ногам посетителей, и снова вскакиваю. Ухожу от старинного кресла, оглядываясь по сторонам в поисках камер наблюдения.

— Твое пребывание в Лондоне как-то связано с тем американцем?

— Да, — шепчу я.

— О Джойс…

— Нет, Фрэнки, послушай. Послушай, и ты поймешь. Я надеюсь на это. Вчера я кое-чего испугалась и позвонила папиному доктору по номеру, который буквально выгравирован на моих извилинах, как то и должно быть. Я ведь не могла ошибиться, правда?

— Правда.

— А вот и неправда. В результате я набрала английский номер, и девочка по имени Бэа подошла к телефону. Она увидела, что высветился ирландский номер, и подумала, что звонит ее отец. Из нашего короткого разговора я поняла, что ее отец американец, он находился в Дублине и должен был выехать в Лондон прошлой ночью, чтобы увидеть ее сегодняшнее выступление. И у нее светлые волосы. Я думаю, Бэа — та самая девочка, которую я все время вижу во сне — то на качелях, то в песочнице, и все время в разном возрасте — то малюткой, а то почти девушкой. Фрэнки молчит.

— Я понимаю, что мои слова похожи на бред сумасшедшего, Фрэнки, но именно это со мной происходит. Объяснить я ничего не могу.

— Я верю, верю, — быстро говорит она. — Я знаю тебя почти всю свою жизнь — ты не могла бы такое выдумать. И все-таки, даже несмотря на то, что я вое принимаю твои слова всерьез, пожалуйста, подумай о том, что сейчас ты находишься в посттравматическом периоде. Быть может, то, что ты сейчас переживаешь, вызвано сильным стрессом?

— Я уже думала об этом. — Со стоном я обхватываю голову руками. — Мне нужна помощь.

— Хорошо. Гипотезу о сумасшествии будем рассматривать в самую последнюю очередь. Дай мне секунду подумать. — Фрэнки говорит с деловитостью секретарши, стенографирующей выступление босса. — Итак, ты видела в своих снах эту девочку, Бэа.

— Или не Бэа.

— Хорошо, давай предположим, что ты видела Бэа. В каком возрасте?

— С рождения и до… я не знаю, какого точно. Кажется, видела ее подростком.

— Хорошо, а кто еще был в сценах с Бэа?

— Другая женщина. С камерой.

— Но в них никогда не было твоего американца?

— Нет. Так что он, наверное, вообще никакого отношения к этому не имеет.

— Давай не будем ничего исключать. Итак, когда ты видишь Бэа и ту женщину с камерой, ты являешься частью картины или наблюдаешь за ними со стороны?

Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить: вижу, как мои руки толкают качели, держат другие руки, фотографируют девочку и ее мать в парке, чувствую, как па них попадает вода из разбрызгивателей и щекочет кожу…

— Нет, я часть этого. Я там, внутри.

— Хорошо. — Она замолкает.

— Что, Фрэнки, что?

— Я пытаюсь понять. Подожди. Хорошо. Итак, ты видишь ребенка, мать, и они обе видят тебя?

— Да.

— Ты могла бы сказать, что в своих снах ты глазами отца видишь, как эта девочка растет?

Кожа у меня покрывается мурашками.

— Боже мой, — шепчу я. — Американец?

— Я расцениваю твой ответ как положительный, — говорит Фрэнки. — Итак, мы что-то нащупываем. Не знаю, что именно, но что-то очень странное. Давай дальше. Что еще ты видишь во сне?

— Даже и не скажу, картинки проносятся так быстро.

— Постарайся вспомнить.

— Разбрызгиватели в саду. Пухлый маленький мальчик. Женщина с длинными рыжими волосами. Я слышу колокола.

Вижу старые здания, витрины магазинов. Церковь. Пляж. Я на похоронах. Потом в колледже. Потом с женщиной и маленькой девочкой. Иногда женщина улыбается и держит меня за руку, иногда она кричит и хлопает дверьми.

— Хм… это, должно быть, твоя жена. Я опускаю голову на руки:

— Фрэнки, это так нелепо звучит!

— Какая разница? Жизнь вообще штука нелепая.

— А другие картинки совсем уж абстрактные. Я не могу понять, что они значат.

— Вот что ты должна сделать: каждый раз, когда тебе привидится что-то или ты обнаружишь у себя неожиданное знание о том, чего не знала раньше, запиши это и расскажи мне. Я помогу тебе разобраться.

— Спасибо.

— Ты мне только что рассказывала про Банкетинг-хаус. А о чем еще ты вот так вдруг стала знать?

— Э-э… В основном об архитектуре. — Я смотрю вокруг, а потом вверх, на потолок. — И о живописи. И еще латынь.

Недавно я заговорила на латыни с Конором.

— О боже!

— Ага. Думаю, он считает, что меня пора сдать в психушку.

— Ну, мы не дадим ему этого сделать. Пока что. Итак, архитектура, искусство, языки. Ничего себе,